Андрей Антипин. ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ ЕВДОКИМА РУСАКОВА 1924(1926) – 2001

Вспоминая талантливого поэта-самородка

Иной раз думаешь: а не превыше ли наших дистиллированных, безукоризненно выверенных слов, составленных в геометриче­ски правильной последовательности, закупоренных в стерильных ём­костях, называемых нами «текстами», – вот эта живая природная сила воздействия, какой с лихвой наделяет Господь иные светлые дарования, ревниво и несправедливо смещаемые нами в самые низы казённых та­белей о рангах? А если да, то не есть ли наше просвещённое искусство не что другое, как дьявольский искус, лукавство наедине с самим собой, поганство перед совестью и Богом?..
Такие – или примерно такие – мысли бурятся в голове, когда память выкликает имя новгородского поэта Евдокима Русакова. И ко всему прочему разъедает душу стыд. Оттого, что мастаки-рифмоделы, дудев­шие в «дудочку» с неравной степенью старания – смотря по тому, «ка­кое тысячелетье на дворе», какова конъюнктура рынка, – до сих пор на слуху, главным образом усилиями масс-медиа. А он, Евдоким Русаков, сам бывший этой «дудочкой», поэзией во плоти, забыт однажды и, бо­юсь, навсегда. Притом что от многих, прослывших ещё при жизни свы­ше всякой меры, давно разит разве что сероводородом и железом, как из ржавой водопроводной трубы. В то же время стихи Русакова – их от­борная, сокровеннейшая, нерукотворнейшая часть – всегда прозрачны и целебны. Ибо и рождены-то, кажется, не столько приложением личных сил автора, сколько естественным точением из самой земли, как испо- кон веку сотворялась русская поэзия.
Этот небольшой очерк – не полновесная литературоведческая статья, какою бы надо предварить публикацию Евдокима Русакова, его, по сути, возвращение из небыти и нежити, но краткий пересказ судьбы поэта, ос­нованный на свидетельствах современников и тех немногих сведениях, что удалось обнаружить. Остальное, как говорил другой поэт, вычиты­вайте в стихах – они скажут лучше и больше, чем кто бы то ни было.

* * *

Русский самобытный поэт Евдоким Евдокимович Русаков родился 26 июля 1924(по другим данным – 1926-го) года в окрестностях деревни Сопки Новгородской области. «В поле под суслоном», – уточнял впо­следствии. Девяти лет от роду стал пастушить, приняв под свой надзор многочисленное колхозное стадо. «С горем пополам» (по собственным словам) закончил четыре класса, а в начале войны был направлен на строительство оборонительных рубежей Волховского фронта. Но про­воевал без году неделю – тяжело контузило во время налёта фашистской авиации. Потом был госпиталь, долгая отлёжка на больничной койке. Домой прикандыбал в 1943-м – на костылях. Старший Русаков был на фронте, кому-то надо было браться за гуж на правах главы семейства, тем более что оно было по-крестьянски большим, не один рот, – и хро- мый Евдоким, не умея по состоянию здоровья справлять иную работу, стал сапожничать. Мало-мало поправившись, снова подался в пастухи, а вообще довелось потрудиться и шофёром, и механизатором, и сторо­жем. В те-то надсадные годы и возникла, по-видимому, непреодолимая тяга к русскому Слову, в разное время увлекавшая в ряды стихотворцев таких прирождённых людей земли, как Алексей Кольцов, Иван Ники­тин, Николай Клюев, Сергей Есенин…
Не стал исключением и Евдоким Русаков, мало что отделяли его от именитых предшественников десятилетия, иные из которых – особен­но недавние – до безобразия изнахратили уклад русской жизни, а само крестьянство свели на нет, обратив бывших землепашцев и сеятелей в обезличенное понятие «колхозник».
– Со мной всегда были карандаш и бумага, и записывал я свои стихи и сказочки, частушки – не для печати, для души, – делился Русаков.
Наставником способного самоучки стал местный учитель и поэт Юрий Шишелов, а впервые стихи Русакова земляки узрели на страни­цах районной газеты «Мошенской колхозник» в 1953 году.
Некоторое время спустя Русаков – уже семейный, детный – скочевал в деревню Коровкино Боровичского района. Однажды летом на дальних выгонах всю семью Русаковых заразил энцефалитный клещ. Придя в себя через несколько недель в больнице, Евдоким Евдокимович узнал, что жена скончалась и похоронена, старший сын – инвалид, а младших ищи-свищи по интернатам…
Не сразу, со временем удалось Русакову восстановить семью. Это­му предшествовало событие, во многом утолившее печали рано овдо­вевшего поэта, – Господь послал ему хорошую работящую женщину, в одиночестве мыкавшую свою девью долю. «Брели, брели два горемыки, вот и сбрелились!» Она-то, добрая душа, и поставила первоочередное условие: «Давай собирать детей!» – и стала для осиротевших ребятишек матерью, а для их отца – надёжной спутницей и помощницей.
В 1958 году Евдоким Русаков с тетрадкой под мышкой объявился на заседании литературного объединения при боровичской районной га­зете «Красная искра». Руководитель ЛИТО Л.Р. Фрумкин признавался: «Стихи удивляли обилием поэтических находок…» Нужна была серьёз­ная школа. Но как об этом помышлять, если ты – обычный пастух (в деревне зубоскалят: «Коровий полковник! Первый зам младшего коню­ха…»), да ещё и кормилец немаленькой семьи, стеснённой железным об­ручем бесконечных проблем? Старшего сына лечили от последствий эн­цефалита пять лет. Новая супружница – имя её, к сожалению, нигде не упоминается – зарабатывала копейки, сам Евдоким Евдокимович тоже не мог похвалиться длинным рублём за пазухой…
Тем не менее сочинительства своего – столь, казалось бы, лишнего в его жизни – поэт не оставил. Наоборот, поступил в вечернюю школу, читал классиков и современников, вникая в тайны ремесла, посещал ли­тературное объединение. И судьба, не благосклонная поначалу, в итоге наградила за терпение и настойчивость. В 1961 году подборка стихов Русакова коллективно с сочинениями других новгородцев увидела свет в сборнике «У Ильмень-озера». А дальше словно выбило затычину – и публикации пошли гуртом и чередой. Литературно-художествен­ные журналы и альманахи, газета «Литературная Россия», популярная «Сельская молодёжь», знаменитая «Звезда».
В 1973 году в Ленинградском издательстве «Детская литература» издана первая книга поэта – «Мельница-метелица», проиллюстрирован­ная молодой художницей из почтенной династии живописцев Васнецо­вых. Для оформителя это был первый опыт такого рода, о чём Елизаве­та Юрьевна вспоминала уже в наши дни: «Книжной графикой я начала заниматься не сразу после окончания института. Только в 1972 году я решила, наконец, попробовать работать над книгой, и мне повезло. В Ленинграде в «Детгизе» мне предложили проиллюстрировать интерес­ные самобытные стихи о природе, о людях новгородского поэта-пасту­ха Евдокима Русакова. Эта тема мне так близка, я так люблю именно нашу северную природу – поэтическую, скромную, немного грустную, но всегда живописную…»
В известной мере благодаря незаурядному художественному вкусу оформителя «Мельница-метелица» удалась на славу, как вообще всё в этой книге чудесно сошлось: и живые, безыскусные стихи, и вдохновен­ное прочтение их в краске. Да и тираж у книги был по нынешним време­нам заоблачный – 150 тысяч экземпляров. Красиво и богато устроенная, «Мельница-метелица» выдержала переиздание.
Но это случилось потом, в начале восьмидесятых.
А чуть ранее, в 1979-ом, «Лениздат» выпустил вторую книгу Руса­кова – «Живу я в маленькой деревне». На закате брежневской эпохи, позже огульно поименованной «застоем», деревенский сочинитель с не­корыстной грамотёшкой вступил в Союз писателей РСФСР – общество по тем временам насколько почётное для его членов, профессиональ­ных литераторов, настолько и неприступное для прочих, если иметь в виду строгость утверждённых правил вступления и взыскательность приёмной комиссии.
Пожалуй, никогда ещё в истории отечественной словесности столь широко не отворялись двери для простолюдина.
Не менее удивительным остаётся и тот факт, что Русакова не про­спали. Такое родное, сразу западающее в душу имя то и дело мелька­ло в центральной прессе, на стихи поэта сочиняли музыку, исполняли песни. В деревню Коровкино шли и шли письма неравнодушных чи­тателей – они, читатели, ещё читали, ещё обсуждали, ещё делились с авторами своими впечатлениями, ещё не молчали, набравши воды в рот. За сравнительно невеликий срок Евдоким Русаков сделался поистине народным поэтом – и народность его была подлинного, ныне утрачен­ного свойства, обусловленная как природой самого Слова, так и мерой его звучания. А поэтическое слово Русакова звучало по телевидению и радио на всю огромную страну, известность поэта крепла. Не прошло и двух лет со дня выхода первой книги, как о талантливом новгородце – колхозном пастухе союзного масштаба – сняли документальный фильм, десятилетие спустя – второй.
«Слава застигла его, как июльский дождь посреди спелого хлебного поля», – справедливо отмечали современники. Достославные, сказоч­ные времена!
Несомненный успех не вскружил голову, Евдоким Русаков и не ду­мал полезать на печку. С годами нашли своего читателя ещё три книги: «Заозерье» (1982 г.), «Солнце взошло» (1985 г.) и «Июль – мой пра­родитель» (1987 г.). Суммарный тираж книг Русакова перевалил за не­сколько сотен тысяч экземпляров. Все они разошлись по Советскому Союзу – и не насытили, стали библиографической редкостью, так что не на всякой букинистической барахолке сыщешь теперь эти изрядно потрёпанные раритеты.
Но не только любовь и признание почитателей русской поэзии – Ев­доким Евдокимович снискал себе уважение и в профессиональной сре­де. Михаил Дудин – поэт, сродник по духу – в предисловии к «Мель­нице-метелице» кровно прочувствовал младшего собрата: «…он поэт по самой сути склада своего характера, и его стихи естественны, как лёгкий шелест ветра по истомлённому июньским зноем ольшанику. В них есть запах земляники и болиголова, хруст снега и песня жаворон­ка, умеющего держать на тоненькой ниточке песни большую планету Земля. Он знает, что жизнь нелегка, что труд, делающий человека Че­ловеком, прекрасен, что в труде и есть радость человеческая. Об этом он и поёт бесхитростно и сердечно».
…Увы и ах, пройдёт совсем немного времени – и петь «бесхитростно и сердечно» станет занятием не только бескормным, но и бессмыслен­ным, а часто и унизительным. Наступит перестроечное лихо, когда «са­мой читающей» стране уже не до литературы, как бы вовсе не сгинуть.
Но Евдоким Евдокимович продолжит писать – или, говоря по- крестьянски, «работать». Ночью, едва жизнь в деревне замирала, посе­девший поэт всё так же, как и в молодые годы, уединялся в закутке за печкой и, надев очки, доверял своё наболевшее неизменной учениче­ской тетрадке, а после перепечатывал на пишущей машинке, правил, складывал в заветную папку. Как любой поэт, Русаков надеялся, что на­род рано или поздно образумится, и стихи вновь зазвучат во всех горо­дах и весях…
Однако сам ход жизни не способствовал этому, а вдобавок прино­сил новые горести.
В конце 1990-х, потрясённый убийством дочери, рядовой почтальонки с нищенской зарплатой, Евдоким Евдокимович – изнемогший, постаревший, потраченный годами, болезнями, страшной разрухой в стране, но, похоже, так и не разочаровавшийся в своей прекрасной, хотя и неблагодарной, поэтической стезе, не отвратившийся от своего чёрно­го, но трудового хлеба, – слёг и больше не поднялся.
В 2001 году поэта не стало.
Земляки как один вспоминали, что похороны пришлись на жаркий летний день: «Ветер гнал по небу стада белых облаков, приносил с лу­гов запах цветущих трав. От дома до околицы гроб несли на руках. Ког­да отворили ворота сельского погоста, по кладбищенской листве, точно оплакивая последнего крестьянского поэта России, скорбно зашелестел нежданно павший с неба слепой дождь…»
Минуло двадцать лет после ухода Евдокима Русакова.
Время, о котором он мечтал, ради которого корпел по ночам за печ­кой, как неутомимый деревенский сверчок, – время стихов, время люб­ви и сердечной жалости ко всему живому, – так и не наступило. Россия, которой посвящал чистые строки, ушла в омут с головой, а вынырнула иной – той самой, в какой всякий национальный русский поэт, по слову Есенина, «словно иностранец». И стихи здесь «больше не нужны», и сам поэт «ни капельки не нужен».
Имя Евдокима Русакова, как имена не менее одарённых сынов Рос­сии из самых её родниковых глубин, стёрлось из народной памяти, на по­верку оказавшейся ничуть не длиннее девичьего волоса. Сегодня редкий знаток русской поэзии щегольнёт в разговоре названием некогда прозве­невшей русаковской книги «Мельница-метелица». Забвение – а это оно мельница-метелица нашего беспамятства – по-прежнему мелет исправно.
Отрадно, что на малой родине помнят и чтят своего поэта.
В Доме культуры деревни Перёдки, что близ Коровкино, создан музей Евдокима Евдокимовича. Напротив – сквер его имени, на самом здании – мемориальная доска. Изданы поздние стихи Русакова, воспо­минания о нём. С 2009 года проводятся Русаковские чтения. Учреждена медаль «Поэт Евдоким Русаков» – её присуждают «за пропаганду твор­чества» поэта, а также «литературные достижения, благотворительную деятельность». Несколько лет назад в сквере рядом с Домом культуры открыли памятник: в неизменной кепке, сдвинутой на затылок, за гриву золотых волос, волной зачёсанных назад, чуть скосив глаза к переносью, с усталой грустной улыбкой на грубом крестьянском лице, изрезанном вдоль и поперёк морщинами, никогда прежде не виденный, но до боли знакомый человек по-шукшински смотрит мимо тебя, в какую-то свою, ещё неведомую нам даль. И летят сверху, на отвесной каменной стене, два журавля – он и она – золотые, и колосится снизу назревшая, ис- томлённо поникшая пшеница – золотая, и проглядывают приветливые солнышки ромашек – золотых…
Но, конечно, главным, по-настоящему достойным почитания, оста­ются стихи. Без них выросло вот уже не одно поколение русских людей – и это тот самый динамит, один из связки, заложенной безвременьем, который когда-нибудь обязательно рванёт.
«Кто я? Быть может, колокольчик в негромкой музыке земли…» – просто, как выдохнул или вдохнул, много лет назад написал о себе поэт.
Давайте остановимся на мгновение, вслушаемся в эту негромкую музыку. И кто знает, может быть, колокольчик Евдокима Русакова, «дар Валдая», снова зазвучит на отеческой земле.

Андрей Александрович Антипин
Иркутская область

Опубликовано в Бийский вестник №1, 2022