Амир Аминев. ДВОРНЯГА

Рассказ. Перевод с башкирского Г. Багумановой

В последнее время Аклима была сама не своя, её терзало непонятное беспокойство, и, чтобы унять его, отвести душу за разговорами, она после работы заглянула к своей подруге Маусиле, но той не оказалось дома. Раз не предупредила заранее, неудивительно, что не застала. У каждого свои дела, свои заботы…
Досадуя на себя, Аклима направлялась домой, когда её внимание привлекла не-большая группа людей, которая шла в сторону Дома культуры. Сегодня же суббота, какой-нибудь концерт приехал, может, даже известный певец какой выступает? Аклима давно не была на таких мероприятиях. За школьными делами и заботами никак не могла найти свободное время.
Она шла, замедляя шаг, возле площадки Дома культуры её окликнули:
– Аклима, постой-ка!
Вай, похоже, обращаются именно к ней. Да и голос будто знаком. Маусиля, что ли? Как она здесь оказалась? Конечно, она ведь любительница ходить на разные концерты и вечера. Раз дома нет, значит, пошла именно сюда. Могла бы и сказать, что она туда собиралась. Могла бы позвонить хотя бы…
– Подруга, не от меня ли идёшь? – Маусиля, торопливо пропрыгав по ступенькам Дома культуры, подбежала к Аклиме, чуть не налетев на неё.
– Конечно, от тебя. Не застала. Кто же знал, что ты здесь. Ты же не любишь преду-преждать.
– Ничего не случилось, надеюсь?
– Ничего. Разве я к тебе только с проблемами прихожу? В последнее время какая-то хандра напала, хотела поболтать, посекретничать.
– Айда, как раз развеешься, настроение поднимешь, Аклим. – Маусиля, когда была в приподнятом настроении, находила особое удовольствие произносить имя подруги без последней буквы; а сегодня, видно, была в ударе, вся светилась. – Давай зайдем. Сейчас банкет начнётся.
– Что за банкет?
– Иван Ивановича. Нашего начальника отдела. Пятьдесят ему стукнуло.
– Ну ты что? Как я зайду? Я же твоего начальника даже никогда не видела. Возьмёт и выгонит.
– Нет, не выгонит. Он хоть и злой, но не мелочный человек. Если вдруг спросит, скажу, мы вместе работаем, что ты моя подруга. Ты – мой гость, и всё на этом.
– Нет, Маусиля, нехорошо это. Не хочу быть как таракан, упавший в миску супа. Ты же знаешь мой характер.
– Ты всегда была такой принципиальной. – Маусиля быстро схватила Аклиму за руку, словно боясь, что та сбежит. – Мир намного проще, чем ты думаешь. Не усложняй, пользуйся случаем. Сейчас ведь вернешься домой и сразу ляжешь спать или уткнёшься в телевизор.
– Так-то оно так, вечер же…
С Маусилей спорь – не спорь и не надейся переспорить. Она всегда умела припереть к стенке убедительными доводами, невесть откуда взявшимися примерами, поэтому Аклима сдалась и не стала препираться, а, словно маленький ребёнок, вцепившийся в руку матери, покорно зашагала вслед за подругой… Всё равно ведь не сможет пересилить себя, если она пойдёт домой, как Маусиля говорит, уткнётся в телевизор, ляжет на диван, а в голове будут роиться разные мысли.
Когда они вошли в парадную дверь, возле кафе Дома культуры уже собирался народ. Аклима засмущалась, ей стало неудобно, казалось, все смотрят только на неё и думают, кто эта женщина и с какой целью пришла на юбилей. Хоть бы не встретить зна-комых. Да и одета она не для выхода в гости, кто же знал, что так получится. Ох уж эта настойчивость Маусили! – упрекала себя Аклима, и, едва войдя в фойе кафе, она сразу направилась в уборную. Сняв тонкий плащ, поправила прическу, платье и тут, вот странно, её ногу задело что-то мягкое и пушистое. Аклима вздрогнула и, ойкнув, отпрыгнула в сторону. Пёс! Большой, с острой мордой, лохматый – даже глаз не видно из-под чёлки, тонкие длинные лапы. С одной стороны удивило, что собака прошла в фойе и разгуливает среди людей, с другой – разозлило. Кто пропустил? Чья она? Бродячая, или хозяин – кто-то из местных работников или гостей? А пёс не сводил умного взгляда с Аклимы, как будто просил прощения за то, что задел ненароком, и даже поскуливал, виляя хвостом, пытаясь что-то сообщить.
Гости начали рассаживаться за столом в форме буквы «П», на одной половине которого была родня – все сплошь крупные и полные, на другой – высокомерные коллеги, друзья, красиво разодетые гости. Музыканты вместе с инструментами сели ближе к две-ри. А во главе стола восседал сам юбиляр, рядом – его прямая, как скалка, с маленькой головкой жена, затем – сын, дочь вместе с зятем. Молоденький высокий парень рассадил всех гостей, вежливо показывая место каждому.
Маусиля с Аклимой устроились ближе к двери – там, где были друзья и коллеги. Пока подруги ходили прихорашиваться, ополоснуть руки, пока Маусиля со всеми своими знакомыми не поздоровалась, не переговорила, им только там место и осталось. Как ни посмотри, обеим не обидно: Маусиля работает в этом Доме культуры, поёт в хоре театра, можно сказать, что она одна из руководителей, а Аклима – её гость, чужой человек, по-павший по воле случая на праздник. Как та бродячая собака. Конечно, они без претензий и спорить не станут, разбираясь, почему их не посадили ближе к юбиляру.

Ведущий вечера – тот самый паренёк, который рассаживал гостей, попросил тиши-ны и объявил о причине торжества, о которой и так знал весь зал. Объявил он также о приезде уважаемых гостей из столицы, из различных городов и районов республики, уточнив, что каждого отдельно представит и даст слово. Затем обратился со словами благодарности к руководству города, ко всем присутствующим и первый тост предложил поднять за здоровье юбиляра. Все встали и, стоя, выпили. Аклима, в свою очередь, под-няв рюмку, собралась выпить, как вновь почувствовала, будто не одобряя её действий, всё тот же пёс задел её ногу. Аклима вздрогнула. За всеобщим оживлением, гулом и раз-говорами она и позабыла о собаке, а потому чуть не выронила рюмку и покачнулась, хорошо хоть успела зацепиться за Маусилю. Вот посмешище для всех, если бы упала. Вай, вот ведь привязался этот пёс, всё ещё ходит здесь. «Что же его не выгнали? – подумала она, по-прежнему находясь в полной прострации от произошедшего. – Теперь что, до конца вечера эта собака будет крутиться у неё под ногами?»
А вечер тем временем продолжался. Начальника строительного отдела друг за другом поздравляли руководство города, коллеги, друзья, представители предприятий, организаций, родственники… Звучали пожелания, поднимались тосты, вручались подар-ки. Юбиляр превратился в самого лучшего начальника, самого лучшего человека, самого лучшего друга, самого лучшего семьянина. Вначале юбиляр слушал всё это спокойно, даже смущённо, затем, постепенно пьянея, загордился. Выражение лица и облик его изменились, теперь он смотрел прямо на поздравляющего, перебивал, где-то сам добавлял, продолжал тост, размахивая руками. «Хвальбой всё испортили», – подумала Аклима. Этот небольшого роста дородный, начинающий лысеть мужчина с поджатыми губами, глубоко посаженными маленькими глазками, поначалу показался ей очень умным руководителем. Но это впечатление рассеялось, когда юбиляр начал вести себя неприлично, рассказывать пошлые анекдоты, и банкет, превратившийся в попойку, перестал нравиться. Вдобавок каждый гость, взявший слово, подхалимничая, обнимался, не стеснялся подойти и даже поцеловать начальнику руку. «Да-а, – подумала Аклима, – измельчали мужчины: как выпьют, так и не помнят, что творят. Снять бы на видео этот вечер и наутро показать им как кино. Наверняка, увидев свои обезьяньи проделки, поразились бы». Если бы они с мужем всё ещё жили вместе, был бы её муж таким же?
Однако помимо происходящего на вечере Аклиму тревожит что-то ещё. Сама не может понять, что именно. Настроение переменчиво, потому что тот пёс по-прежнему, проходя мимо, касается её ног. Похоже, других пёс не задевает, задел бы, кто-нибудь давно вскрикнул бы или, нагнувшись, попытался бы найти пса. Все вокруг по-прежнему празднуют, пьют и веселятся, беззаботно общаются. Сказала Маусиле, но та только отмахнулась. Хохотнула, что, возможно, мужчина задевает её под столом ногой. Какая тут может быть собака! Вот тебе и подруга. Самое поразительное, что с тех пор как её задел пёс, Аклима начала чувствовать на себе чей-то внимательный пристальный взгляд.
Этот взгляд проникал, пронизывал и проходил поверх всех голов гостей, но пой-мать его, ускользающий, как солнечный лучик, никак не удавалось. Аклима решила, что собака голодна, и, если дать ей поесть, то она отвяжется. С этой мыслью бросила собаке со стола кусочки мяса и колбасы, но пёс продолжал прижиматься к её колену либо насту-пать ей на ноги. Значит, не голоден: каждый раз, заглядывая под стол, Аклима не замечала, чтобы он ел или уносил еду. А настойчивый взгляд по-прежнему буравил её…
Наконец объявили перерыв. Заиграла музыка. Народ пустился в пляс. Аклима тоже нетерпеливо вскочила с места. Она прогулялась в фойе, вернулась, парень-ведущий пригласил её танцевать. Тамада легко закружил в танце, Аклиме было весело танцевать с ним, давно она так не расслаблялась, только тело её, похоже, с возрастом потяжелело. Однако тот испытующий взгляд, вот беда, по-прежнему преследовал её! В итоге Аклима сбилась с ритма, начала путать шаги. А вокруг шум-гам, веселье, каждый, забывшись, празднует, кто как обезьяна гримасничает, а кто петухом кричит. Одна Аклима страдает в плену странного взгляда, словно в чёрном тумане, оглядываясь вокруг. Он мешает, как соринка в глазу. Нет, не соринка это, а обвитый вокруг её тела тугими удушающими кольцами тяжелый удав. Аклима не понимает, что говорит ей симпатичный молодой человек, на его вопросы бросает невпопад короткие невразумительные ответы, неловко наступает ему на ноги, коленками толкает его колени…
На её счастье, музыка сменилась на быструю, и гости, кто по отдельности, кто группами, подпрыгивая, пустились в пляс. Аклима заторопилась к своему месту, ей больше не хотелось танцевать. «Может, пойдём уже домой», – предложила она Маусиле, но та не ответила, сделав вид, что не слышит, повернулась к ней спиной. Аклима поначалу не поняла, почему подружка на неё обиделась. Потихоньку до неё дошло: Маусиля хотела сама станцевать с тем парнем, а тут можно подумать, Аклима сама позвала этого молодого человека на танец.
А сверлящий взгляд продолжал её преследовать, буравить, дошло до того, что она даже начала чувствовать боль в глазах. Чрезмерное восхваление начальника, подхалимаж гостей, бесконечные шутки, пошлые анекдоты, да ещё и Маусиля по-прежнему дулась (а ведь завтра зайдёт как ни в чём не бывало) – вся эта кутерьма опротивела Аклиме, и она решила пойти домой. Подружке сказала: «Ладно, я пойду, спасибо за то, что меня завела, пока!» Та только махнула рукой, типа, смотри сама, я ещё здесь посижу. Заметив, что рослый ведущий, вскочив, двинулся через круг танцующих гостей вслед за ней, Аклима торопливо зашла в уборную. «Только этого мне сейчас не хватало, молод ещё, зелен, чуть старше моего сына. Хочешь танцевать – пригласи Маусилю, уж она-то очень хочет», – усмехнулась про себя Аклима. Специально задержалась, когда выглянула, парня уже не было в фойе. Ждал, ждал и не дождался, пришлось вернуться в зал, ведущему нельзя надолго пропадать. Заметила, что когда она выходила на улицу, собака увязалась за ней.
«Вай, оказывается, этот пёс всё ещё был внутри. Видать, сидел под столом, и никто его не заметил», – подумала она, порадовавшись, что ушла. – Надо было раньше уйти, припозднилась я, весь вечер просиди-ка среди чужих гостей!» Самое главное, здесь, на улице, тот сверлящий взгляд, весь вечер сопровождавший её, пропал.
Аклима, пройдя площадь Дома культуры, ступила на тротуар. Сгустился осенний вечер. Немного прохладно, только что было лето, а сейчас уже осень стучится, там и зима не заставит себя ждать. Жизнь проходит… А зима – самое нелюбимое время года Аклимы. С тех самых пор, когда она в свои школьные годы участвовала в соревновании по лыжному бегу и на одной кочке подвернула ногу. Всю зиму, почти до самой весны она пролежала в больнице. Ох как же это было невыносимо долго, словно год пролетел, она устала, осунулась, побледнела… Ну вот, снова настроение упало, то ли от этих воспоминаний, то ли от раздумий об обидевшейся подружке, хотя, по правде говоря, вот уже несколько дней, как душевного покоя нет. Попробовала запеть, чтобы отвлечь себя от угнетавших мыслей. Потихоньку улетучились мысли и о парне, и о Маусиле, и о вечере – сменились на думы о своей одинокой жизни после развода с мужем, о сыне, затерзало беспокойство за его будущее…
– А ты спой, от души спой, – послышался голос.
Аклима вздрогнула, быстро обернулась, мысли враз все разлетелись. Никого. Толь-ко собака по-прежнему плетётся за ней. Как Аклима её сразу не заметила, не обратила внимания? Ведь не собака же ей это сказала? Конечно, нет, это невозможно. Тогда кто? Вокруг никого, однако она ясно услышала низковатый хриплый голос. Почудилось, что ли? Галлюцинация?.. По телу пробежала дрожь, словно по воде рябь прошла, волна холода окутала от макушки до пят, Аклима почувствовала, как волосы зашевелились на голо-ве. Аклима остановилась, никогда прежде с ней такого не случалось. Попробовать бе-жать? А можно убежать от голоса? Стоп, а почему тот пёс всё никак не отвяжется, ходит за ней как приклеенный? Там он её доставал, и здесь на улице всё не отстаёт. Вот ведь, прицепился, как репей. Может, бешеный? Всевышний Аллах, огради, убереги от лукаво-го!..
Пёс уселся и вперил в неё взгляд. Вот чудеса, под фонарным столбом при тусклом свете Аклима узнала тот взгляд, который её преследовал в зале Дома культуры. Да, это именно он! Значит, пёс был на вечере и следил за ней? А ведь этот взгляд Аклима чув-ствует не первый день, он и раньше временами ей чудился, особенно в моменты, когда она была погружена в свои тревожные мысли-раздумья.
– Отстань, откуда пришел, туда и иди! Что привязался?
Аклима пригрозила кулаком, потом топнула, замахнулась сумкой, но пёс, и ухом не пошевелив, упрямо не сдвинулся с места. Аклима не решилась его ударить. Как во сне, еле отрывая ноги от земли, шатаясь, она побрела, от испуга забыв бежать. Вернее, не мог-ла, словно гири привязали к ногам; совсем обессилев, остановилась. Да, если упаду, разо-рвёт на куски, испугалась женщина. Оглянулась: пёс всё так же сидит неподалёку! Как будто Аклима никуда и не двигалась. До дома далеко, как бы скорей добраться да и упасть в постель. Ладно, была не была, решила она и медленно пошла домой. В этот раз не пела, горло сжал страх.
– Пой, я хочу, чтобы ты спела, – повторил голос, в этот раз прозвучал будто свысо-ка, спустившись меж высоких зданий, отразившись от стен каменных домов, разнёсся вокруг эхом.
– А ты кто вообще? – еле выговорила Аклима, сама боясь оглянуться назад.
Держа голову вполоборота, она напряженно прислушивалась, но ответа на вопрос не последовало. Через некоторое время просьба повторилась, и Аклима поняла, что ей придётся петь. Какую же песню выбрать? Она не считала себя певицей, но под настроение пела, хоть и голос и музыкальность были так себе, как говорят у русских, медведь на ухо наступил. Однако же принимала участие в школьных праздничных мероприятиях, друзья-товарищи на вечеринках дружно просили её петь каждый раз: несмотря на то, что голос не силён, ты душевно поёшь, сердцем, хвалили они. Всё же, что спеть? Шутя, как от друга или подружки, не избавиться от этого приказного голоса:
– Давай, я жду.
Погружённая в раздумья, Аклима, шагая неспешным шагом в тишине, вздрогнула от прозвеневшего, как металл, голоса и чуть не выронила сумку, которую прижимала к груди.
– Что же спеть?
– «Рамай».
Аклима ахнула. Внезапно зародилось недоверие к услышанному. Да, любимую песню бывшего мужа требует этот голос. Тут её осенило: ведь тот пёс, увязавшийся за ней, и бывший муж как-то связаны, даже сходство есть между ними… Во-первых, тот взгляд в кафе как у бывшего мужа, во-вторых, голос также похож, в-третьих, его любимая песня – «Рамай». Харис ведь не превратился в этого пса? Такое разве может быть? Нет, это невозможно…

На ночь глядя, так печально поёт один, Рамай.
Спел он песню прощальную –
Весь лес затих, Рамай.
Даже родники перестали течь, прислушались.

Уеду уж, любимый, далеко я, Рамай,
Любимый мой, с тобою расстанусь.
Когда будешь скучать по мне, Рамай,
На мои следы посмотришь с тоскою.

Дальше не стала петь Аклима. Не смогла. Слёзы задушили, воспоминания заволокли душу, она поняла причину сегодняшних событий, своих мыслей и размышлений. Хоть и прозрела, но, потеряв волю, ждала их разрешения. Да, в скором времени всё прояснится, событие стремительно идёт к развязке… Аклима окончательно обессилела, всхлипывая, присела на первую попавшуюся скамейку. Тело знобит, сердце готово вырваться из груди. Присела и, закрыв глаза, опустила голову – будь что будет, она ко всему готова…
А вокруг тишина. Город спит. Тишина такая, будто не только в городе, а на всём земном шаре нет ни единой живой души. Конечно, это не так: прислушавшись, можно услышать звук проехавшей легковой машины, где-то слышны отголоски разговора, звук закрывающейся двери, лай собак, мяуканье кошек, какая-то ночная птица вскрикнет – в общем, жизнь идёт. Но всего этого Аклима не слышит, не видит, словно она оглохла, ослепла, всё её внимание устремлено на пса и на голос, требовавший спеть песню.
Просидев продолжительное время, Аклима услышала, как к ней, разрывая ночную тишь, кто-то идёт. Похоже, как я, кто-то припозднился, подумала Аклима и, словно спаси-теля, ждала приближающиеся шаги. Всё же открыть глаза, поднять голову не решилась. Шаги медленно приближались, слышались чётко, но через некоторое время стали глуше, похоже, тот человек идёт уже не по асфальту, а по песчаному берегу, затем стихли совсем. Аклима медленно подняла голову – от удивления глаза расширились. На том месте, где сидел пёс, увидела своего мужа! Мужа, который, по слухам, бродяжничал в другом городе, потом где-то умер.
– Харис?!
– Да, я, Аклима.
– Вай, есть ли ты на свете?
– Видать есть, раз стою рядом с тобой.
– Слухи были, что ты умер.
Аклима перестала плакать. Может, ей привиделось, может, показалось: она то бросала взгляд на мужа, то глазами искала пса.
– А куда девался тот пёс?
– Какой пёс? Тут никакой собаки нет. Зачем собакам ходить ночью? – ответил во-просом на вопрос Харис.
– Ходил тут. Увязался за мной. Прогоняю, а он не уходит. Да ещё, похоже, тот пёс заставил меня петь.
– И ты пела?
– Как не петь. А ты откуда взялся? Ты, видимо, и есть тот пёс? Если нет, почему на скамью не садишься?
Харис встрепенулся, подошёл с другой стороны к скамье, расстегнул пуговицы сво-его длиннополого плаща, затем ворот рубашки, взял в руки широкополую шляпу и присел на скамью. Не торопясь, зажёг сигарету; глубоко затянувшись, с силой выпустил дым в сторону.
– Ну, здравствуй! Как живёшь?
Удивлению Аклимы не было границ. Вот чудеса, вот это да! Расскажу Маусиле, не поверит, так и скажет: не рассказывай, дружок, мне сказки, не верю. Аклима и сама не верит. Может, ей померещилось, почудилось, сон привиделся, ведь происходящее было невозможно.
– Почему ты вдруг интересуешься моими делами? Столько лет тебя не было не видно, не слышно, а сегодня…
– С тех пор как ты прогнала, я странствую. Путь мой пролёг через эти края, захоте-лось прогуляться по дорогам и улицам, где прошла моя молодость.
– Говоришь, я прогнала. Я не прогоняла, ты сам ушёл.
– Прошлые события можно сейчас по-разному рассказывать, но ты ведь, Аклима, тоже была виновата в моём уходе.
– Долго думал на эту тему? Возможно, как моя бабушка говорила, в семейных раз-дорах виноваты оба, потому что один человек сам с собой не может скандалить. Но глав-ная причина – это твоё пьянство. Терпения не осталось у меня. По правде говоря, сейчас я по-другому смотрю. Молодость, ума нет.
– Жалеешь?
– Не знаю…
Замолчали. Харис затянулся сигаретой, Аклима с каким-то проснувшимся интересом, внимательнее взглянула на бывшего мужа, стараясь его рассмотреть и признать. То же сухощавое лицо, густые чёрные усы, полные губы, только волосы чуть поредели – в прошлом узкий лоб открылся, стал шире, а уши стали торчком. Удивительно, годы совсем не сказались на нём.
– Да. Зайдёшь? Посмотришь, как я живу.
– Нет, спасибо. У тебя дома кошка есть?
– Есть. Кошка мне единственный друг, товарищ.
– Не люблю кошек. Как увижу, волосы дыбом встают. Давай лучше здесь посидим.
– Но почему? Раньше ты любил живность.
Харис пропустил вопрос мимо ушей, повернув беседу в другое русло.
– Как я уже говорил, хотел по следам молодости пройтись, хоть и говорят, что нельзя возвращаться в те места, где был счастлив. Ну вот я и пришел.
– Когда-то… ты был счастлив?
– Наверно, был. Позже понял.
– Интересно…
– Не вру. Я любил тебя.
– Объясни мне тогда одно: двое молодых людей любят друг друга. Женятся. Но даже десяти лет не проходит, расходятся в разные стороны, как в море корабли. В чём причина?
– Ты спрашиваешь, кто виноват?
– Да.
– Причин много. В каждой семье они свои. Вот ты мне говорила: пьёшь… Кто-то руку поднимает, кто-то не работает, не приносит денег домой… В действительности, жизнь сама виновата. В ней для счастья, для любви очень мало места. Как в государственном бюджете выделено несколько процентов на здравоохранение или на образование. Создают семью, чтобы вместе жить, говоришь. Только это своеобразное испытание. Люди женятся не только для того, чтобы быть счастливыми, но и для того, чтобы продолжить род. Инстинкт. А это приходит свыше, указанием Аллаха.
– А любовь?
– В юности часто мы сами выдумывали себе мечты и верили в них. Целоваться под луной – это одно. Романтика и всё такое. В такие моменты ты перед собой видишь только прекрасный цветок, забываешь обо всём на свете, вдыхаешь его пьянящий пряный аромат, а днём при свете дня видишь, что не такой уж он и красивый, этот цветок, и запах его не так кружит голову, не вдохновляет. К слову сказать, где Харрас, как он?
– Вспомнил. Тебе правду сказать или промолчать?
– Говори правду. Умер, что ли?
– Нет. Жив, только в тюрьме сидит.
– Вот те раз! За что?
– Бросил учёбу в техникуме, устроился на работу, запил, стал наркоманом. С какой-то бандой связался. Занимались угоном машин и переправляли их для продажи в Казахстан. Поймали. Посадили. Ты говоришь, род продолжать… Кем выйдет он из тюрьмы, женится ли?..
– А ты что делала? Чужих детей смотрела, а за своим не углядела?
– Что делала… Опять я. Сказать легко. У мальчика должен быть отец, понял? Мать одна не может воспитать, сил не хватит. Мальчик без отца растёт, без стержня. Раз стержня нет, гнут его в разные стороны. Итог известен.
– Да-а.
Замолчали. Вокруг стояла оглушительная тишина. В пятиэтажном доме напротив погас свет в одиноком последнем окне. Вдали залаяла собака. Услышав лай, Харис как-то беспокойно заёрзал, оглянулся назад. Слышны обрывки разговора людей возле Дома культуры, донёсся чей-то смех, несколько машин, проезжая, прорезали фарами кромешную тьму. Народ вышел с банкета. «Как же долго мы сидим», – удивлённо подумала Аклима.
– Что же помешало нам жить вместе? Я часто задаюсь этим вопросом. По большо-му счету, кроме твоего пьянства, больше не вижу причин. Как я уже говорила, можно бы-ло бы жить да не тужить. Быть счастливыми.
– Наша лодка любви прохудилась, сталкиваясь с бытовыми проблемами, нищетой. Значит, не была крепкой и надёжной. Ты и на мелочи обращала внимание. Я у матери единственный ребёнок, у меня никогда не было нужды ни в чём, рос в чистоте и уходе… А ты из бедной семьи. Как мы с тобой жили? Квартира вся завалена барахлом, склад старых вещей. Не прибрана, не вымыта, грязная, пыльная. Ты, раз социальный статус у тебя низкий, наоборот, должна была стараться сохранить нажитое, тянуться к лучшему. Нет. Желания хранить домашний очаг, вести семейный бюджет у тебя нет. Тут непьющий запьёт…
– А тебе вторая мама нужна была, что ли? По дому всё делать. Я ведь тоже работала, уставала. Приду и на кухне вожусь. А ты придёшь и хоп на диван с газетой. Ты в жизни хоть раз мне помог? Да ещё твоя родня понаедет из деревни, на нервы действует. Вспомни, приедут и пьют, я стелю им чистые постели, они уедут, а я потом неделю за ними убираюсь. Говоришь, не прибрано, не вымыто, грязно, пыльно – можно подумать, ты на свиноферме жил, бедняжка. А когда ушёл, в ханском дворце жил, что ли? Я слышала, как ты сам говоришь, социальный статус-то у тебя понизился, жил как бродячий дворовой пёс, да?
– Ладно, не заводись. Что толку вспоминать прошлое? Что было, то прошло и быльём поросло, как говорится. Свои привычки ты не бросила: как была базарной бабой, так и осталась.
– Сказала бы я тебе… – Аклима задохнулась, не найдя подходящих слов, задрожала, под фонарным светом на её лице заблестели слёзы.
– Знаешь, мужчина, которого унижает женщина, прикладывается к бутылке, его толкает к этому нищета и жена. Женщине нужен богатый и здоровый, как бык, мужчина. Если не так, то жди, начинается скандал, типа такого: смотри, у тех то есть, у этих это, а у тебя ничего, ты ни на что не годен. Когда ежедневно это повторяется, что остаётся делать бедному мужчине? Конечно, начать пить до беспамятства!
– Ты из своего опыта так говоришь? Значит, по-твоему, всему виной женщина? По-лучается, женщина делает из мужчины пьяницу, бестолкового, дурака?
– Это так. Только разногласие между женщиной и мужчиной не сегодня появилось, давно началось со времён Адама и Хаввы . Адам пошёл на охоту, но вернулся с пустыми руками, а Хавва встретила его упрёками: «Ах ты такой-сякой, бестолковый, не смог ничего добыть, чем я детей кормить буду, они сидят голодные?» Адам: «Не кричи! Как я один на мамонта пойду? Сегодня никто не вышел на охоту». Хавва говорит: «Они не вышли потому, что у них есть съестные запасы, которые они заранее приготовили, а ты, негодный, дома просидел. Всевышний Аллах лучше бы меня сотворил мужчиной, чем тебя; как ты не пришла бы с пустыми руками, валлахи!» «Тогда ты иди, – говорит Адам. – Неужто сможешь что-то добыть? Даже зайца испугаешься ведь. Сама виновата, из-за тебя, глупой, мы живём такой жизнью, из-за тебя, безмозглой, Всевышний Аллах выгнал нас из рая». В шалаше, где жили Адам и Хавва, единственное чего не было – это ревности, потому что, кроме Хаввы, других женщин пока на Земле не было.
– Зато у тебя много Хавв было.
– Да, я не был монахом. Тут и твоя вина есть. Но сейчас речь не об этом, я взаимоотношения мужчины и женщины пытаюсь тебе объяснить, а ты на мелочи переходишь.
– Что же ты хотел услышать от базарной бабы. По правде говоря, твоя философия призвана оправдать твои выходки, твою неудавшуюся жизнь. Ты и раньше со своей начитанностью и умом далеко не продвинулся. А сейчас что ты говоришь? Из каких книг ты повыдергивал разные цитаты? Даже мысли не прослеживается. Так себе, словесная каша.
– Я и раньше такой был, на жизнь смотрел философски. Только ты меня никогда не слышала и слушать не желала. Со своим заочным образованием думала, что стоишь выше меня: как начну разговор, так ты то на кухню выходишь, то на телефоне висишь. А сама учительница…
– Опять я виновата. Мужики – сволочи, а виноваты женщины, поразительно!
– Женщины должны оставаться женщинами. Внимательными, почтительными. Мудрая жена прощает промахи мужа или делает вид, что их не замечает, признавая, что он мужчина. Всевышний Аллах сотворил мужчин, любящих женщин, как говорят мудре-цы, полигамными. Мужчину нельзя привязать к дому, к жене, посадить, как собаку, на цепь.
– Если бы не встретила тебя, многого не узнала бы. Да, тебе учиться и учиться узнавать жизнь и делать правильные выводы.
Внезапно каждый из них погрузился в свои раздумья. Где-то поблизости залаяла собака. Харис встрепенулся, оглянулся вокруг.
– В последнее время много бродячих собак развелось, – сказала Аклима и, помол-чав некоторое время, продолжила: – С тех пор, как я тебя встретила, я поняла, какая я плохая. Я виновата, только я. И в твоём бродяжничестве тоже я виновата…
– Прости, я так не говорил.
– Нет на свете любви, есть только мечта о любви. Неприбранная квартира, грязная постель, пыль-сор. Какой же ты тёмный человек, Харис…
– Я не говорил, что любви не существует. Каждый носит в своих мыслях желания, чаяния и страдания – вот это называется любовью. Только, как талант поэта или певца, эта очень редкая способность даётся не каждому. Даётся Всевышним Аллахом свыше. Остальное всё ненастоящее, игра. Конечно, и тут бывает по-разному. К кому-то, например, к молодому парню, приходит как болезнь. Если отвергнет его любимая девушка, то он, бедолага, либо с ума сходит, либо накладывает на себя руки. Таких примеров в истории, в литературе много, а настоящая любовь на всю жизнь: два человека, два индивидуума, две личности идеально подходят друг другу. Как говорится, две половинки целого. Их мысли, стремления, желания, мечты, характеры похожи, даже телом, запахом они едины.
– Значит, мы с тобой не смогли вместе жить, потому что не стали единым целым?
– По большому счёту да. Достало, как ты ежедневно пилишь меня по мелочам. Не было бы этого, может, ещё жили бы вместе. Я устал от всего, надоело, всё это заставило меня махнуть рукой на жизнь. Когда я сильно запил и решил уйти, ты не сказала вслед «не уходи», а прогнала.
Аклиме неожиданно стало жаль Хариса. Несмотря на то, что он по-бабски старался переложить ответственность на неё, пытался дразнить и задеть за живое, обвиняя в разводе только Аклиму; как говорила её бабушка, в глубине проблемы, если смотреть в самый корень, виноват и он. Может, и вправду, не понимала его, не хотела понять, не хватило терпения, а хотелось жить как Маусиля, свободно и независимо. Да и ревностью своей доводил он. Всего требовать от одного человека невозможно – нет таких людей. Харис иногда ведь в трудные моменты и поесть готовил, и стиркой занимался, и за Харрасом приглядывал, и зарплату домой приносил. Ну, пил… Она его обозвала бродячим дворовым псом, а сама кто? Разве не такая же дворняжка? По улицам не бродит, одета-обута, сыта, работает, но всё же – дворняжка-бродяжка, без пары, одиночка…
Мысли переполнились, сознание помутнело от горьких воспоминаний, на глаза навернулись слёзы, и Аклима, забывшись, то ли желая просить прощения, то ли в порыве чувств молодости, встала и, сделав пару шагов навстречу, протянула руку Харису. Бывший муж, недоверчиво взглянув на неё, отстранил голову. Когда он заметил, что Аклима, по-прежнему держа руку вытянутой, приблизилась нему, зарычав, как собака, резко отпрыгнул в сторону. Аклима тут же отдёрнула руку и остановилась как вкопанная.
– Ты что, Харис?.. – тихим отрывистым голосом спросила она и добавила: – Может, ты… – не договорив, отступила назад и села на скамью.
Харис, заторопившись, застегнул все пуговицы на рубашке, запахнул плащ, лежав-шую на коленях шляпу нахлобучил на голову, потом посмотрел на часы. Часы оказались не на руках, а надеты, как ошейник, на ремешке с жёлтой пряжкой вокруг шеи.
Аклима опустила голову. Да, не смогла она сдержать себя, поддалась чувствам, обманувшись в ожиданиях, что это Харис. Руку протянула, вон как зарычал. Вдруг она услышала какой-то шорох на другом конце скамьи, словно кто-то зашевелился, затем удаляющиеся шаги затихли, вначале по асфальту, затем по песку. Аклима со страхом медленно выпрямилась, подняла голову, посмотрела, там, на другой конце скамьи, нет Хариса… А тот бродячий пёс сидит! Чуть со скамьи не упала Аклима. Вай, получается, ей всё привиделось, Хариса рядом и в помине не было? Значит, всё – наваждение, мираж, ей показалось, она была не в себе! Значит, весь разговор, взаимные обвинения, объяснения – также мираж. Получается, пёс, как сидел рядом с ней, так и продолжал сидеть, не двигаясь, пока она, как дурочка, разговаривала сама с собой. Такого она и представить себе не могла.
После таких размышлений на Аклиму словно снизошло озарение, словно открылась тайна мироздания, Аклима успокоилась. Вернувшись в действительность, она вскинула сумку на плечо, встала и, бросив взгляд на дворнягу, направилась домой. Сейчас она совсем не боялась пса, понимала, что тот не нападёт на неё… Отойдя на приличное расстояние, Аклима обернулась, любопытство одолело. Но пёс за ней не шёл, возле скамьи его тоже не было, он медленно брёл в сторону клуба «Горняк». Бредёт, будто чего-то пугаясь, мелко перебирая лапами и озираясь вокруг. Дойдя до конца улицы, замешкался, не зная, в какую сторону повернуть, затем, опустив хвост, исчез в темноте…