КОГДА БОГ МАЛЕНЬКИЙ
Когда бог маленький, он носит валенки.
Копает палочкой в сырой проталинке,
А после топает (в руке коробочка)
К сухой завалинке кормить воробушков.
Глядит внимательно, глазами Бога —
Кого по матери… кому немного
Отсыплет радости. А нам, скорбящим,
Всё это кажется ненастоящим.
А бог не вредина (и в этом истина!),
Он недоеденных козявок выпустит
Туда, где мокрая земля кукожится, —
Авось да выживут, авось размножатся.
БОЛИГОЛОВ
Что там, на дне колодца? Кажется, невода…
Потусторонне солнце ходит туда-сюда.
Плесень ползёт по срубу, розов речной бадан.
И прилипают губы к губам.
Как мы малы, неловки, держимся за края,
соединив головки. Мерно кружит земля,
Полем уводит близких, кажется на закат…
В донном оконном диске лаковый звездопад.
А за спиной, как шрамы, метки следов в песке,
Где твой отец и мама порознь идут к реке.
Следом мои торопко. Мама бежит в прибой —
Папу уносит лодка. Постой!
Кружится день над осью старого журавля.
Знать бы, какою костью ты прорастёшь в меня,
Мальчик белоголовый. Болиголова цвет
выпить, промолвить слово.
И не смотреть.
Я КУТАЮ ЯБЛОНИ
Я кутаю яблони, словно детей готовлю к прогулке неблизкой.
По капельке свет отползает с ветвей вовнутрь оловянного
диска,
Плывущего медленно в белой пыли привычной дорогой —
на запад.
А саженцы малые как журавли, пружиня мосластые лапы,
Того и гляди — упорхнут к облакам, взмахнув на прощанье
дерюгой.
Но разве поднимется чья-то рука сдержать их стремление
к югу?
Случится такое, я в землю врасту и стану глядеть, обмирая,
Как кустик незрелый курлычет во льду, а сад словно дикая
стая,
Встаёт на крыло и зовёт за кордон. Вот корни, державшие
мёртво,
Срываются с дёрна, не чуя урон и… в папиной куртке
потёртой,
Взлетает вожак у села на виду, скрывается прочь за оградой…
Я кутаю яблони в нашем саду. Я, папочка, знаю — так надо.
СЕМЯ ИВАНОВО
Они в её стучатся дом
И говорят: «Роди нас заново.
Мы — семя скорбное Иваново,
Снесённое за окоём.
Нам несть числа, бесславный ветер
Нас катит, катит по земле».
Она зовёт их — дети, дети…
Она их носит в подоле.
Кладёт на лавки, словно овощи,
Лущит, лущит их без конца.
И множатся ряды непомнящих
И осыпаются с крыльца…
ДЕСЯТЫЙ АНГЕЛ
Какой по счёту ангел вострубил,
Десятые приканчивая сутки?
Мне для рожденья не хватало сил,
Как новобранцу на момент побудки.
Мне не хватало веса и тепла
От матери, бедою обелённой.
Она прозрачной девочкой плыла,
Она на мир глядела изумлённо,
Как маленький взъерошенный птенец.
И я птенец. И обе мы — две муки.
И что бы с нами, кабы не отец.
Так древо жизни раскрывает руки —
Садись рядком да говори ладком.
А между тем июнь в закат катился.
Гудел наш дом. Плескался самогон.
А как иначе? Человек родился.
УСЫПАЛЬНИЦА СОБАК И ПТЕНЦОВ
У забора травы целят в лицо —
к детским кладам путь надёжно закрыт.
Усыпальница собак и птенцов,
прочих меньших и погасших планид —
Здесь же рядом.
Поднимает лопух паруса непобедимых армад.
Белый ангел и отверженный дух
вдохновенно в дебрях парят.
Божий день сквозит бутылочным дном.
Звон мушиный, хрусткий шорох крыла.
Кошка мордочкой суётся в окно.
Та, что жизнь назад умерла.
УЛИТКА ВРЕМЕНИ
На нашем заливном лугу улитка времени в стогу
из рода ахатин.
Подвешен звонкий бубенец на влажный долгий рог.
По лугу ходит господин —
наш поселковый Бог.
Улитке дует на рога и бубенец звенит.
Пространство скручивает луг в спиральный аммонит.
Там — в крайней точке бытия, где кончик заострён,
берём начало ты и я.
И тонкое дин-дон —
литовка под рукой отца звучит подобьем бубенца,
пространство распластав..
Я вижу свет его лица,
на цыпочки привстав.
ИЮЛЬСКОЕ
Мой энтомолог спит.
Должно быть, грешники в аду
Вот так же плавятся в меду —
С утра восходит жар великий.
И полдень плавает клубникой.
Над ним каскад жуков и мух.
А дух! Какой струится дух.
Наш сад, какой там к ляду сад, —
Жужжит, кишит, шуршит. И взгляд
Повсюду ловит — жизнь + жизнь.
Садись. На ствол облокотись.
И стань трамплином для коровок,
И муравьёв, и, в общем, всех.
Завидуй молча, энтомолог, —
Зоологических утех
Не счесть, не вычесть. Не отнять.
Так день гудит. Так вечер длится.
А после сядет на кровать
Бессонная ночная птица
Чтоб гулко склёвывать с руки
Мерцание сухой зарницы.
И август бубенцом скатится
В июльские колосники.
ВРЕМЯ МАЛЕНЬКИХ БУДД
Время маленьких Будд, созревающих тут,
Непременно приходит с дарами.
Вдоль примятой тропы шевеление груд,
Поспевания томное пламя.
Под навес уложи желтокожий отряд —
Обнажённые маковки лука.
Этот древний и скорбный семейный уклад,
Эта горькая бабья наука,
Тонкой складочкой лягут у бледного рта,
Острой линией врежутся в руку.
Отворяй погреба, как святые врата,
Засыпай свою смертную муку,
Словно на зиму хочешь избавить от пут
Эти хрупкие длинные ветви.
Август время надежд, вызревающих Будд,
Время душ, обретающих ветер.
ВОЛОВЬЕ
Вот сонный вол дождю подставил спину.
Здесь тёплый пар и запах перстяной
Вращают мир, как тяжкую турбину.
Иди за мной, пожалуйста. За мной.
Рога воловьи поднимают остов
Небесной кручи. Тянется слюна
С губ травяных. И выбивают кросна
Свинцовый шаг. Толкнув качельку сна,
Сквозь тёмный сад, подрагивая шкурой,
Сквозь мрак полночный, морок земляной,
Неси меня упрямо и понуро
К туманной полосе береговой.
БАТИСКАФЫ
Едва касаясь темени и животов раздутых,
Храни, Господь, беременных во всякую минуту.
Чего им там отмерено от взмаха и до взмаха?
Дитя глядит растерянно на мир из батискафа —
Снуют повсюду граждане, шуршат под облаками,
Не замечают, важные, того, кто вверх ногами
Плывёт в толпе изменчивой. И день исходит светом
Над маленькой застенчивой беременной планетой.
ВОТ ЖЕНЩИНА
вот женщина взыскующая свет
зачем она обманная тебе
уста её сухи горьки полынны
она ступает босо в октябре
по волглым половицам и воде
добра и зла не помнит
помнит сына.
твоих имён бесчисленную вязь
легко воспроизводит
не клянясь не поклоняясь
на едином вздохе:
мир дому твоему высокий князь
нет не долга твоя над нею власть —
пока дрожит звезда в чертополохе
ПО КРАЮ
води води меня по краю как будто то не я другая
та что внутри меня сидит — лилит я говорит лилит
где не затронешь там болит и день и ночь теряет древо
листву
кору сдирает ева для поддержанья очага
скрипит тренога и слова слетают с уст как листьев шёпот
и по котлу сползает копоть и капли падают шипя
она твердит: люблю тебя
води води меня по краю пока другую запираю
в безмолвном чреве
чёрный ключ
в очаг
под камень бел-горюч
ВРЕМЯ ПЕТУШКОВОЙ КАРАМЕЛИ
Наступило время /странных/ птиц —
Голубых сорок и свиристелей.
— Прилетели, мама?
— Прилетели!
Время петушковой карамели.
Люди-лодки, шоркая бортами,
Соблюдают таинство границ.
Не соприкоснувшись рукавами,
Зиму коротают до весны.
Соблюдайте, милый мой, и вы.
Словно ледокол в торосах снежных
Обогните мыс моей надежды.
И минуйте дни мои и сны.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!