ПРОСТО СНЫ
Отыскал в рукаве огарчёнок свечи,
огорчился, что нечем зажечь огонёк.
Обречённо на жухлые травы прилёг
и уснул – как почил…
Где-то – в городе звёздном – опять суета:
там обрушился мост над чернильной рекой.
И чернильные чёртики рады восстать,
только снится покой.
задрожали ресницы – о нет, не проснись!
здесь так просто – дрожать и так сложно – не петь.
Только звёздного города звонкая высь
говорит – о тебе.
Оперение облака слишком черно,
чтобы быть настоящим – не верь облакам.
Может, небо не высь, а чистилище, дно,
есть же – грома раскат? –
это, верно, балуют своих бесенят
колыбельными – матери: «Спи, мой бесок».
Если небо – не рай, а чистилище, ад –
то зачем – это всё?
Я спою тебе песню о городе звёзд,
я солгу: в том краю не бывает весны.
«У кометы есть хвост, и у чёртика – хвост…»
это сны, просто сны.
***
С той стороны промолчит, с другой стороны: ой, смотри!
Стёкла заиндевеют, лампа перегорит,
балкон золой и снегом наполнится до краёв,
ворон не своим голосом проорёт –
прежде чем
он с ней заговорит.
Но не зарница, не свет, не затмение, не гроза –
кошачий бархат – вот какие его глаза.
Она его не ждала, не ждала, хочет – сама придёт,
когда петербургский бетон прорастёт
маками –
на могиле плясать.
ФЕВРАЛЬ
О сибирской тоске, которую не объять,
кто однажды примерит, тот скрючится: «тяжела, чёрт», –
говорить без мата – значит вообще молчать.
Век молчим и плачем.
Так, наплакавшись, подослепнув, проспишь без снов,
измождённый врождённым проклятьем – Сибирь- недугом.
Тем милее душе февраль, что внезапно плеснёт весной,
подражая югу.
***
Ненавижу клацанье ложки в дырявом рту.
Вот бы в следующей жизни стать кособоким деревом –
молчаливым, как в градуснике ртуть,
как в кофейной банке сплетающиеся черви.
То ли дело: влетит в открытое мотылёк,
пусть невзрачен, зато ничего и не предвещает.
Мозг помят, как постиранное бельё,
и, как клоун, глазными яблоками вращает.
***
Ещё не проснулась, а уже
собрала целую очередь бомжей
за своим койко- местом.
Говорят, «после тебя тепло»,
а я болею просто, горячий лоб,
вместо мозга тесто.
И когда закончится обезбол,
я пойму, как мне тяжело без бога,
ни во что не веря,
кроме слов из библиотечных книг.
Кто заплачет, тоже спрошу у них:
«Велика потеря?»
СЛУШАЯ ПТИЦ
Не послушаешь – не поспишь:
в этом прерогатива юга.
«С гор, с гор, с гор!» или
«С крыш, с крыш, с крыш!», –
передразнивают друг друга.
Упорхнут, будто показались лишь,
миг спустя запоют другие.
Вновь не выспалась и не жалуюсь,
чем не птица? –
«В стихи, в стихи, в стихи!»
***
«зачем вы построили ромбом дом?» –
допустим, что вас наконец-то об этом спросили.
И вы ни за что не признаетесь в том,
что не сами, а буйные ветры его подкосили.
Вы и рады бы сами, да не хватило духу,
почему-то вы думали, что дураком обзовёт сосед.
Да, ваш дом, наверное, скоро рухнет.
Но зато все любуются ромбом – красиво ведь!
***
Я луг для тихого лебедёнка и резвого оленёнка,
неженки ветроплавающей и пружинки в небо самое.
По соседству улитка раскрасила дом, все выбросила иконки,
говорит: «Я теперь морской гребешок, ухаживаю за волосами».
«Но у меня не волосы, а, как видишь, пёрышки
или не пёрышки, а другие шелка». –
Улитка смеётся: «Тогда я сниму босорожки
и станцую, как Айседора Дункан».
Понимаю, что в домике не сидится,
только зря ты выбросила алтарь свой.
Разбегусь и сделаю «цок» копытцем
или клювиком. Испугаешься!
***
А под этим стихотворением можно сказать:
не успела закончить, пала жертвой осы.
Собственно, последнюю строчку дописывала оса:
ззззззззз
КОРАБЛЕНЕКРУШЕНИЕ
туча сморщилась как тряпка
там её стремятся выжать
может для небопорядка
может чтоб никто не выжил
пусть не мой а мокрых рыб дом
водорослей страх и пена
между сциллой и харибдой
по колено по колено
***
вслед за пятым седьмой и девятый угол
попещерно оскаливаясь вырастают
дом становится ненадёжно кругл
его заполняет вода морская
мне понадобились бы рыбьи жабры
если б ртутное море не знало меры
вы медузы или вы дирижабли
вы акулы или вы браконьеры
ничего не знаю об этой фауне
гребешки похожи на кастаньеты
я играю ими на мокром камне
ведь другой здесь музыки нет
в мытых бутылках лежат послания
в каждом послании строчка строчка
снимок сепия букв раненых
неразборч
эти чёрточки от руки ли
эти кляксочки соль вода соль
посвящение стайке килек
путешествующей тарантасом
вы семья или вы консерва
вы в составе или поэме
не хватайте крючки там черви
не ныряйте в сачки там все мы
***
Почтальон, где твой миллион?
Ты старик, давно прохудилась сумка –
может, деньги выпали? Мы поймём,
пожалеем, предложим рюмку.
Не ходи с пакетом, возьми рюкзак,
ну а всё-таки, как ты без капитала?
Неужели горбатился просто так,
ничего не стало?
Где твой миллион, почтальон? Ах, где?
Говоришь, что нет – мы дадим по морде.
Тыщу лет горбатясь, не разбогател?
А зачем работал?
«Отрицательный прирост конечностей. Кровь в избытке.
Так что всё под контролем. Живём как в Париже».
Почтальон сам с собой ворковал у калитки:
«Почему все попрятались? Я объяснил же».
Собаки не лаяли, не кусали, скрежетали зубами,
косточки побросали, разгрызли цепи, бежали, выли.
Кошки клубки катали, скатали в огромный камень,
в лес покатили.
На дровницу села сова-дереза, чёрные глаза,
на макушке у ней то ли пёрышки, то ли рожки.
Раз в сто лет ей бывает что рассказать,
чем огорошить.
Сова-дереза, лети назад!
здесь больше некого спасать.
здесь никого не осталось кроме счастливца с пакетом,
корреспонденции нет, в нём таскает дырявую душу.
Некому рассказать о том и об этом,
некому слушать.
***
В лодке младенчик и моря солёный кусок.
Лодка уткнулась в песок.
Из лодки – брызги – бензиновые мальки,
никто не хотел последним, и каждый из них погиб.
Горько заплакала рыба-мать:
«это ты во всём виноват!
Не созвонился с луной, засмотрелся на корабли
и проворонил отлив».
Отовсюду уже зубами «щёлк!».
затаились лиса и волк,
охает дереза-сова:
«Ох младенчик! Ох, уплывай!
здесь у всех есть уши, глаза везде,
мало тебе – догола раздет.
Не из чего сшить паруса,
да разве сможешь сам?..»
Вода прибывает, младенчик берёт весло
и улепётывает: на этот раз повезло.
ВЕТКИ
— зачем тебе столько ваз? – Для верб и розо́г.
Каждой веткой я запасался впрок.
Сегодня взывал «осанна», а вчера причитал: «Распни, распни!»,
за моим домом текла в ивняке река, а теперь из песка торчат пни.
Деревня моя сгорела, преодолев светобоязнь.
это не река обмелела, это земля над костьми поднялась.
Но из всех моих веток можно сызнова посадить, отстроить
деревья и избы, что угодно в миру, в меру простое.
— А кому достанутся вербы, кому ро́зги?
Кому нежность, кому кровавые полоски?
— Отстрою, точно поровну поделив,
и те, и эти срезал с мироточащих ив.
ПРЕДАНИЕ
Сдали квартиру семье неславянской внешности.
Древнего поверья в нашем роду не боятся:
будто метры всеми квадратами своих душ ощерятся,
против чёрных глаз ополчатся.
Мы, конечно, предупредили, рассказали на всякий
о предании, которое разносит молва,
будто черноглазые должны жить в гнилых бараках,
чтобы не разозлилась мёртвая голова.
Остерегли лишний раз не стоять у дверного проёма,
не высовываться лишний раз из окна,
вообще лишний раз не выходить из дома.
Вдруг шаровая молния или, ещё нелепей, вой на.
зато можно лежать животом на пружинном матрасе,
смотреть по телевизору новости осиянной страны,
ходить по ковру в ботинках, не боясь провала, фугаса,
гарантируем всё, что можем, со своей стороны.
Опубликовано в Южный маяк №6, 2022
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!