Александр Спарбер. СТИХИ В ЖУРНАЛЕ “ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИЕРУСАЛИМ” №31

СОВСЕМ ПРОСТОЙ СТИШОК

Когда бы судьба, господа,
сложилась иначе…
Я мог стать учителем, да,
актёром – тем паче.
Работал бы я на износ
на сцене ли, в школе –
добра бы поболе принёс
и пользы – поболе.

Судьбу мне могли поменять
дороги, и мили,
и женщины – те, что меня
когда-то любили;
да попросту – случай любой
и каждый прохожий –
могли стать моею судьбой…

Но кажется всё же –
заботливой чьей-то рукой
дарована милость,
что жизнь получилась такой,
какой получилась.

О ТОПОЛЯХ

Я иду дворами и бульварами,
где гоняют кошки голубей
и торчат – поодиночке, парами –
голые болванки тополей.

Это слабо сказано, что голые:
ранним летом (пух – нельзя, нельзя!)
отрезают руки им и головы,
чтобы не разбрасывались зря,

не дотрагивались чтоб, не мыслили…
В августе я вижу между тем:
каждый ствол опять покрылся листьями,
что растут ладонями из тел.

…И когда мы побредём дорогами
в осыпающейся тишине,
дай нам всё, чего мы не дотрогали,
не коснулись, не познали, не…

КРИЗИС

Я заблудился в тексте, как в лесу.
Точнее, в языке. Не в том ли дело,
что все мы рвёмся выйти за пределы,
куда-нибудь, на волю, на несу-
ществующее поле, где растут
нездешние растения и злаки?
И вот, чутью поверив, как собаки,
мы кружимся и ищем, ищем след…

Ты выйдешь, – говорил себе я. Нет,
не думай, а смотри. Забудь про речь.
Смотри, как лягушонок неумело
своё воздушно-капельное тело
из водоёма силится извлечь;
смотри, как голубые пауки
цепляются за веточки метафор;
запоминай болотный этот запах
и пузырьки.

Ползи, ползи… и словно некий груздь,
из-под земли ты прорастёшь наружу,
и лягушонком выпрыгнешь из лужи,
и может, даже квакнешь что-нибудь.

МЫСЛЕННЫЙ ЭКПЕРИМЕНТ

Сижу на берегу. Здесь ветра нет.
Кузнечики играют, светит солнце,
шумит вода. И где-то в вышине
свивает время годовые кольца.

Здесь муравьи тропу свою торят,
порхают мимолетные стрекозы,
жуки ползут, и пауки висят.
А я сижу и не меняю позы.

А где-то там – зима. Пылит пурга,
Гляжу я на Янцзы – и труп врага
Все время предо мною проплывает.

ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЕ

Когда я уеду на Дальний Восток,
в тот край, где гривастый скитается волк
и тигры пьют воду Амура,
туда, где на многие вёрсты – одна,
покрытая снегом, лежит тишина
в постели своей черно-бурой…

Когда я приеду на Дальний Восток,
вдох станет просторен, а выдох – глубок,
и разные птицы и звери,
завидев меня, закричат, запоют,
захлопают крыльями, гнёзда завьют,
мгновенно в бессмертье поверив.

Тогда, заключённый навек в монолит,
проснётся, вздохнёт заколдованный кит,
и выплывет лодка из пасти;
и чайка стремительной белой иглой
пустое пространство меж небом и мной
сошьёт окончательно, насмерть.

Когда я уеду на Дальний Восток,
когда я приеду на Дальний Восток,
засветится месяц хрустальный,
когда я уеду на Дальний.

ПРЕДВЕСЕННИЙ СОНЕТ

А только и осталось, что смотреть.
По зёрнышку клевать подобно птице.
За сим, пожалуй, стоило родиться,
а может, нет.
Уже почти на треть
день увеличился. И хищники, и жертвы,
поближе к солнцу выдвинув тела,
так жаждут наступления тепла,
как будто бы и впрямь они бессмертны.

Банально, скажете? Банально, Боже мой!
А я с работы двигаю домой,
переставляя рычаги упорно,
и вижу, как спикировав с ветвей,
из чуть подмёрзшей лужи воробей
водичку пьёт и прочищает горло.

ПРУД

Я вспомнил этот пруд. Я вспомнил, да,
каким он был, каким он был когда-то,
я вспомнил воду, как цвела вода,
и тех стрекоз, мясисто-полосатых,
других, прозрачно-синих, у воды…

Теперь бетон, дома… Скажи на милость
(«куда» – не в рифму, напишу «куды»),
куды, куды, куды вы удалились
и далее по тексту…
Почему
всё ждём мы возвращения, как чуда?
Нет, господа. Не знаю. Не пойму.
И – ухожу. Я ухожу оттуда.

…А всё равно – там, впереди – пруды:
в них обитают рыбы, молчаливы,
и водоросли… А над ними – ивы,
и синие стрекозы у воды.

ПРО ЕЛЬ

Спилили ель. Совсем уже сухую.
И в самом деле, ведь не ждать, когда
махина эта в одночасье рухнет,
подмяв собой и дом, и провода?

Огромная. Пришлось валить частями.
Проворно (не участок, а спортзал!)
залез наверх лихой узбекский парень
и тросом ей верхушку обвязал.

И ухнула дубинушка. Сломалась.
А ведь росла, стремилась к вышине,
и все-то на земле она видала –
небось, ей лет поболее, чем мне.

Лежит. Ствол – позвоночник, ветки – кости,
расчленена, недвижима, суха…
…Вот кольца сосчитать не удалось мне:
одна труха.
Труха.

Опубликовано в Литературный Иерусалим №31