Александр Щербаков. К 80-ЛЕТИЮ

Святые старухи

Среди нищеты и разрухи,
Дурниной заросших полей
Живут по деревням старухи,
Душою послушниц светлей.

Спокойные, ясные лица
Не ожесточились в трудах.
Таких не бывает в столицах
И прочих шальных городах.

А как их тяжёлые руки
Нежны, и теплы, и добры,
Доподлинно ведают внуки,
Льняные ребячьи вихры.

Телята, ягнята и гуси,
Наверно бы, тоже могли
Поведать о том, как бабуси
Их чутко пасли. И спасли.

Да что там телячий с гусиным
И всех братьев меньших роды  —
Те бабушки нашу Россию
Спасали не раз от беды!

И нынче на них уповаю.
Восстанет страна, как трава,
Основа её корневая
Ещё, слава Богу, жива.

Я верую в эту основу
И мысли заветной держусь,
Что будет по вещему слову:
«Спасётся платочками Русь».

Хочу домой

Опять зелёно-голубое лето
Цветёт, поёт, стрекочет и жужжит.
И мне опять до полночи с рассвета
Зов дома не даёт спокойно жить.

Тот зов внутри. И никуда не деться,
Не убежать, не скрыться от него.
Хочу домой, хочу на тропы детства,
Хочу к порогу дома своего.

Зачем я рвусь в края, мне дорогие,
Зачем лечу на зов родной земли?
В моём дому давно живут другие,
Давно мои тропинки заросли…

Безрукому порою жжёт ладони.
Слепому снится белый-белый свет.
А у меня душа болит о доме.
Хочу домой…
Но дома больше нет.

Свет родины

Полный света, сияния, блеска  —
Лучезарный весенний восход
Всё мне видится над перелеском,
Упиравшимся в наш огород.

Не бывает чудесней видений…
Столько лет пролетело и зим,
Но мне памятен свет тот весенний,
Всё любуюсь я мысленно им.

Его отблеском дальним согретый,
Ныне исподволь осознаю:
Это ясным и радостным светом
Светит родина в душу мою.

И до вечного пусть до покоя
Озаряет мне думы и сны,
Ибо в жизни не знал ничего я
Ярче той лучезарной весны.

Благодарение селу

А мне после горькой утраты,
Неправой молвы и суда
Иной не бывало отрады,
Как вновь возвращаться сюда,

Где столько простора, и света,
И вечной лесной тишины.
Все люди видны и предметы,
И все отголоски слышны.

Отсюда все наши интриги
Казались мелки и пусты,
Как наши бескрылые книги,
Бескровные наши холсты.

Здесь пела мне песни овсянка
На чистом родном языке,
И был я для всех просто Санька,
Который свихнут на стишке.

Не видел я сельских идиллий,
Но всё же был счастлив вполне.
Меня если люди судили,
То с явным сочувствием мне.

Мол, слишком неловкий и гордый,
И чин потому небольшой.
Носился как с писаной торбой
Всю жизнь со своею душой.

Тишина

Нет в голове заветных слов,
И лишних денег нет в кармане…
Ленив, как дедушка Крылов,
Лежу часами на диване.

И кот  —  отнюдь не «в сапогах»,—
Мне подражая, не иначе,
Лежмя лежит в моих ногах,
О чём-то грезя о кошачьем.

Кругом такая тишина,
Что возникает мысль простая:
Вот так лежит и вся страна,
О рае рыночном мечтая.

Матери

За кладбищенской рощей туманы.
Над кладбищенской рощей дожди…
Ты прости, ты прости меня, мама,
Я приду, только ты подожди.

Закрутили меня, завертели,
Замотали земные дела.
И давно уже, как от метели,
Голова моя стала бела.

Но заботам поставлю я точку.
С батожком и сумой на весу
Ушагаю домой  —  и цветочки
На могилку твою принесу…

Не однажды мне виделось это.
Наконец я в родимом краю
На исходе Господнего лета
Перед холмиком горьким стою.

Чёрный крест, домокованый, грубый,
И берёза  —  как свет в небеса.
Затряслись стариковские губы,
Затуманились влагой глаза.

То ль в кладбищенской роще туманно,
То ль в кладбищенской роще дождит?
Я пришёл… Я вернусь к тебе, мама,
Навсегда… только ты подожди.

Июнь

Снова он ясный и знойный,
С гомоном птиц поутру,
С росами, с запахом хвойным
В гулком хрустальном бору.

Слушаю светлый и грустный
Голос кукушки опять,
Но сколько лет мне отпустит  —
Не тороплюсь загадать.

Последняя просьба

Очнулся Пушкин, слыша голоса.
Пробило два. Подрагивали гири.
И жить всего три четверти часа
Ему осталось в грозном этом мире.

Печален, бледен и почти без сил,
Взгляд обратив к промёрзлому окошку,
Он перед смертью тихо попросил,
Чтоб принесли мочёную морошку.

И, пряча слёзы, Натали вошла,
Присела с блюдцем к изголовью молча
И ложечкой дрожащей поднесла
К его устам целебные комочки.

Что вспомнил он?
Должно быть, отчий лес,
Михайловский, с болотцами и пнями,
И солнечную ягоду тех мест,
Которою его лечила няня…

Он слышал, как душа кровоточит,
Он знал  —  не исцелит смертельной раны,
Но всё же этой ягодой янтарной
Страдания немного облегчит.

Заветные строчки

Зверопаственных мест уроженец,
Старовер, старожил, русофил,
Видно, я в этот мир приходил
Для словесных его отражений.

А иначе зачем, как в жару,
Я метался в бессонные ночи,
Тщась поймать ту заветную строчку,
Что красна, словно смерть на миру?

Не всегда удавался отлов,
Но зато я не слыл браконьером,
Почитая законы и меру
При добыче единственных слов,

У которых особенный вес
И подъёмной достаточно силы,
Чтоб по всей разлететься России
От моих зверопаственных мест.

Чудный май

Холод, ветер, дождь со снегом  —
Вот он, этот чудный май,
Что поэты век за веком
Славословили как рай.

И грозу в начале мая,
И цветы, и соловья…
Только не припоминаю
Ничего такого я.

Грязь в саду. Стою с лопатой.
Утром солнце, к полдню град.
Сыплет сизый, конопатый
Май ледовый виноград.

Столько дней мы ждали лета!
Май пробил, а лета нет.
«Что-то с матушкой-планетой»,—
Под усы ворчит сосед.

Но Земля всё та же вроде,
И всё так же, вопреки
Вечной майской непогоде,
Ждут тепла сибиряки.

Май за лето принимай,
Только шубу не снимай.

Опубликовано в Енисей №1, 2019