Александр Щербаков. ИЗ ДНЕВНИКА ПИСАТЕЛЯ

Эмоциональная тупость

Кажется, мне уже доводилось где-то упоминать в своих писаниях этот странноватый диагноз — «эмоциональная тупость». Его поставили когда-то одному моему приятелю и земляку из присаянской глубинки. Прежде я не замечал за ним никаких странностей, кроме разве того, что он никогда не знал и не чувствовал… похмелья, чреватого, как известно, головными болями и сердечными томлениями. Даже, помнится, с неподдельным любопытством выспрашивал у всех нас, страдавших «после вчерашнего», подробности ощущений при этой самохотной хворобе, не ведомой ему.
Но с годами у него стали проявляться и более тревожные «отклонения».
К примеру, время от времени он погружался в состояние некой ипохондрии. Становился неразговорчивым, задумчивым, уходил в себя и даже худел, ибо терял интерес не только к своим делам, но и к пище. А потом, в довершение ко всему, у него почему-то начали сечься и выпадать целыми островами волосы на голове, так что ему пришлось остричься под ноль.
И вот наконец местные районные эскулапы, расписавшись в бессилии перед таинственными проявлениями его нездоровья, дали ему направление в одну из краевых больниц. А именно в ту, «на Ломоносова», о которой пациенты обычно говорят неохотно и шёпотом. Оттуда-то, после приёма у остепенённого светила в области неврологии-психопатологии, и принёс он, зайдя ко мне, теперешнему горожанину, в гости, этот загадочный не то симптом, не то диагноз. Естественно, я пристал к нему с расспросами о деталях и подробностях, как он приставал, бывало, к нам по другому поводу.
И в первую очередь меня, как и его когда-то, интересовало, что же он, собственно, чувствует при своей малопонятной болезни. Приятель грустно отвёл глаза в сторону и повторил ту же фразу:
«Эмоциональную тупость…»
Признаться, я воспринял эти слова с долей иронии или, по крайней мере, некоторого скепсиса и поспешил перевести разговор на другие темы, посчитав медицинскую исчерпанной. И потом забыл о ней на многие годы.
Но вот в последнее время, на моём восьмом (страшно подумать!) десятке, она стала исподволь напоминать о себе. Пожалуй, особенно явственно это проявилось годика три назад, когда я, собравшись в очередной раз навестить родное село, на исходе лета подъезжал к нему и вдруг поймал себя на том, что его панорама, открывшаяся взгляду с Петуховской горы, почему-то не особо волнует меня, не вызывает обычных эмоций. Мне живо вспомнилось, как, бывало, в пору студенческой юности, да и в последующие времена, у меня при виде нашенских самых близких душе березняков, косогоров, бревенчатых изб и особенно встречных лиц невольно перехватывало горло и туманились глаза, хотя я не считал себя сентиментальным человеком.
Теперь же я довольно равнодушно и даже вроде бы сторонним взглядом смотрел на эти взгорки и берёзки, на извивы тоненькой речки с мостом, на убегающие вдаль шеренги домов под тесовыми и шиферными крышами…
Грешно признаться, но моё сердце не защемило даже в ту минуту, когда за окном неспешного автобуса проплыл отчий дом, наше родовое гнездо, вернее сказать, то, что сохранилось от него при нынешних хозяевах усадьбы.
С подобным хладнокровием, похожим на отчуждение, взирал я и на встречные лица уже сплошь незнакомых, а может, неузнаваемых людей, включая стариков и старушек.
«Что это со мной?» — спросил я себя почти в испуге.
И «услужливая память» в ответ выкатила из своих глубин полузабытые слова бывшего землякаприятеля: «Эмоциональная тупость…»
Да, это, наверное, она, подлая, незаметно подкрадывается ко мне, как тёмная гадюка в луговой траве. Подползает, когда у меня уже нет сил, чтобы отпрыгнуть в страхе от неё, едва уловив зловещее шуршание. Впрочем, и страха особого вроде бы нет. На душе какое-то тупое смирение, отчасти близкое равнодушию и безразличию, но, пожалуй, более — покорности судьбе. И остаётся лишь надеяться, что это не звоночки из клиники «на Ломоносова», а просто неизбежные издержки погружения в старость, которое прежде нынешних заметок я пытался выразить в стихотворении.

Погружение

Отболела, отпала коростою
Грусть-тоска по родному углу.
Видно, старость настигла, и просто я
Погружаюсь в неё, как во мглу.
Равнодушно гляжу на окрестности:
Вон гора, вот село и река…
Но и даже на дом наш не крестится,
Как бывало, «невольно» рука.
Разве только у белой часовенки,
С вечным нищим на низком крыльце,
Дрогнет дух, да и то, коль по совести,
Лишь от мысли о близком конце.
Я смирился с той участью вроде бы,
Но нет-нет да кольнёт под плечом,
Слева… Впрочем, тут малая родина
Ни при чём, ни при чём, ни при чём…

Хотя вполне допускаю, что, может, и зря грешу на свою старость. И дело вовсе не в ней. По крайней мере, не только в ней. А ещё в той общественной атмосфере, в которой мы нынче живём. Не секрет ведь, что если не все, то очень многие испытывают ощущение, будто сам воздух, которым мы дышим, пропитан унынием и безнадёгой. И если в недавние времена социологи отмечали в народе массовый психоз перемен, то нынешнее состояние впору назвать массовым психозом равнодушия и апатии, близким к той самой эмоциональной тупости.

Да и вправду, задумайтесь сами, пройдитесь мысленно по нашей истории. Жила-была тысячелетняя русская держава — княжеская, царская, советская. Ширилась, богатела, дивила мир стойкостью перед врагами, развитием наук и искусств.
Но вот к рулю под видом «демократов» проникла кучка упёртых западников и развалила её. Чем же ответили мы с вами наглым развалистам?
Массовым негодованием? Дружным отпором?
Увы, «соборным» безмолвием и пофигизмом. То есть эмоциональной тупостью.
Следом наши общие несметные богатства, созданные многолетними трудами, привластные ловкачи объявили своими и рассовали по карманам.
При полном равнодушии народа. Что это, как не эмоциональная тупость? Далее можете продолжить сами: закрытие тысяч заводов, удушение деревни, распродажа земли, расчленение Единой энергосистемы, монетизация льгот и тому подобное. Вплоть до нынешней пенсионной «реформы», которая отодвинула на целую пятилетку заслуженный (без кавычек) отдых трудяге и попутно отняла у него «лишний» миллиончик кровных…
Да что там земные блага и достатки! Не хлебом единым, как известно…
Так ведь и в духе житья не дают. Парализовали Академию наук, задвинули в дальний угол народное искусство, традиционную культуру, национально ориентированную литературу.
О проблемах Русского мира  СМИ сообщают нам лишь в дни работы Всемирного конгресса соотечественников либо Всемирного русского народ – ного собора, да и то если их посетит первое лицо государства. А «русский вопрос» внутри страны стал вообще «неформатом», ибо главные медийные рупоры отданы в одни либеральные (читай —
анти российские) руки… И что? В ответ громы и молнии протеста? Почти тишина. Нарушаемая разве только робкими голосами патриотических малотиражек да полуподпольных блогов и сайтов с жидкими «форумами». Но кто услышал их? Кто подхватил и вынес на вече народное, привлёк вниманье города и мира к возмущению несогласных? Где сопротивление духовному оскоплению?
Сплошная эмоциональная тупость…
«Ну а сам-то!» — пожалуй, воскликнут иные читатели. А что сам? Я как все. «Без меня народ неполный». «Я этой силы частица». «Русское поле, я твой тонкий колосок». С общей эмоциональной тупостью. Неужели всех нас ждёт грустная дорога в учреждение «на Ломоносова»?

Хорошо смеётся… первый

Многие «общеизвестные истины» всё же весьма сомнительны. Если, конечно, не принимать их на веру как некие догмы, а трезво и непредвзято поразмыслить над ними. К примеру, каждый знает и считает почти аксиомой, что хорош тот шутник, который умеет всех рассмешить, а сам при этом «даже не улыбнётся». И что в этом якобы вообще заключается высший пилотаж всякого юмора. Вот и все так называемые писатели-сатирики, которые ныне плодятся быстрее, чем мухи-дрозофилы, стараются держать лица каменными, читая со сцен театров, с экранов телевидения свои зубоскальные «тексты», явно следуя вышеозначенному неписаному правилу юмористики.
Более того, гуляет в народе и часто цитируется в печати чьё-то будто бы мудрое и проницательное в кажущейся парадоксальности замечание, что как раз природные юмористы из числа писателей, актёров или цирковых клоунов в жизни — самые грустные люди. Этакие рыцари печального образа. И, мол, даже когда уста их смеются, то глаза по-прежнему покрывает тень «мировой скорби».
Однако мне вот, Фоме неверующему, сдаётся, что во всех подобных наблюдениях и заявлениях присутствует немалая доля надуманности, если не нарочитой позы. Ну согласитесь, разве не более естественно для человека, удачно пошутившего «от себя» или хотя бы вставившего к месту чужую шутку, взять да посмеяться вместе со всеми, а то и спровоцировать смех своей улыбкой либо иной подобающей гримасой?
Конечно, если кто-то выдаст шутку глупую, пошлую, неуместную и сам же первым над нею зайдётся в хохоте, то слушатели только пожмут плечами или из вежливости улыбнутся натянуто. Но если, повторим, шутка была удачной, остроумной и, как говорится, первой свежести, то почему бы и самому шутнику не посмеяться над нею? Тем более что всем известно, насколько заразительным бывает смех. Особенно наглядно это проявляется в кругу молодых людей, а тем более — детей и подростков. Знакомая картина: стóит одному из них рассмеяться даже вроде без особого на то повода, как тут же запрыскают в ладошки другие, корча уморительные рожицы.
Что называется, «смешинка в рот попала».
Да и взрослые охотнее всего смеются в компании, в собрании, коллективе, причём порою в самые, казалось бы, мало подходящие, серьёзные моменты. Под воздействием всё той же заразительной силы смеха, да ещё из чувства солидарности.
Не зря психологи утверждают, что смех объединяет людей. Хотя можно сказать и обратное: что в объединении людей легче высекается смех. Он вообще явление «компанейское». На человека, одиноко смеющегося, мы смотрим по меньшей мере как на странного. А если к тому же смеющегося без видимого основания, то и — с осуждением, ибо «смех без причины — признак дурачины»…
Одним словом, пора бы нам оправдать тех шутников и пересмешников, которые сами смеются над своими шутками и тем более над шутками вокруг собственной персоны. Поскольку смех заразителен и он сближает, объединяет людей, то надобно всячески поощрять талантливых умельцев заражать окружающих столь добрым чувством.
Между прочим, сам Лев Толстой в знаменитой статье «Что такое искусство?» обстоятельно доказывал, что именно «заразительность» является одним из главных признаков и неотъемлемых качеств настоящего искусства во всех его родах и видах — в литературе и театре, в песне и музыке, в живописи и зодчестве. Так что не бойтесь посмеяться доброй шутке, даже если она слетела с вашего языка, и не стесняйтесь первыми поддержать её заразительность.
А насчёт известной сентенции, что, мол, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним… Последний — он и в Африке последний.

Простота непостижимая

Многие знают, что Лев Толстой не питал особой симпатии к стихам. И обычно, когда ныне заходит разговор о соотношении выразительных средств прозы и поэзии, вспоминают его ироничное замечание, что, мол, писать стихами — всё равно как идти за сохой и при этом выделывать тан – цевальные па. Но известны и более серьёзные доводы Льва Николаевича против стихов. Он называл поэзию вообще «самой низкой отраслью литературы», так как «великий дар — Слово — дан человеку для духовного общения, а поэт мысль калечит», втискивает её в тесные формы ритма и рифмы. Вот и врач Душан Маковицкий, находившийся рядом с Толстым в последние шесть лет его жизни, в своих «Яснополянских записках» приводит свидетельства тому. К примеру, 14 февраля 1905 года он, пожалуй, впервые коснувшись данной темы, отметил:
«Заговорили о стихах.
— Я вообще не люблю стихов,— сказал Л. Н.— Стихи должны быть очень хороши. Нельзя в них чувствовать lafacture (технику — фр.), подыскивание рифм… Пушкин, Тютчев, Лермонтов — одинаково большие поэты. Потом падение: Фет, Майков.
Полонский, Апухтин, потом декаденты…»
Или, допустим, 27 ноября 1908 года неутомимый Душан не позабыл записать в дневнике, что Лев Николаевич говорил, между прочим, о стихах некоего крестьянина, обращённых к нему, которые он получил накануне по почте. В частности, заметил, что среди множества несуразностей в них «есть и такое выражение: „писатель массивный“, и сейчас видно, почему массивный: следующая рифма — „дивный“…
А на усмешливую реплику Софьи Андреевны, что при всех заявлениях о нелюбви к стихам Лев Николаевич недавно в который уж раз перечитывал Пушкина, он ответил: „У Пушкина стих лучше, чем у других проза. Только Пушкин может. Никакого усилия в стихах не чувствуется…“» Конечно, не один Лев Толстой высказывал подобные суждения, то есть ценил в стихах естественность и «высокую простоту». Достаточно вспомнить хотя бы знакомые каждому слова Александра Твардовского из великой «Книги про бойца», полные надежды автора на то, что читатель оценит его стремление к ясности слога и смысла и одобрительно скажет: «Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке». Или назвать даже почти антипода, представителя совсем другой, искусственно усложнённой, «книжной» поэзии Бориса Пастернака, под конец жизни всё-таки «впадавшего», «как в ересь, в неслыханную простоту». Да и множество других поэтов самых разных эстетиче – ских и политических направлений «опрощались» с годами, не впадая в простоту, а возвышаясь, вырастая до неё: Александр Блок, Игорь Северянин, Николай Заболоцкий… Можете сами продолжить ряд, исходя из своих познаний и пристрастий.
К слову сказать, у того же Льва Толстого я где-то читал о лакее-книгочее, который с восторгом сообщил ему, что нашёл на ярмарке книгу, где вообще ничего понять невозможно. А вышеупомянутый «король поэтов» даже стих сочинил о подобных поклонниках сомнительного любомудрия:

Чем бестолковее стихотворенье,
Тем глубже смысл находит в нём простак.

Всё так. Но между тем далеко не все читатели, особенно из молодых, готовы согласиться с Толстым и Твардовским, а тем паче с Северяниным.
И таких несогласных, пожалуй, даже большинство в книгочейских кругах. Многим почему-то представляется, что именно в туманности и «высоком косноязычии» иных стихотворных строчек кроется та самая поэзия, неуловимая и загадочная, которой никто не может дать внятного определения. Да и мудрость, по-особому глубокую, многие находят в стихотворной невнятице и нарочитой зауми. И потому среди любимых поэтов (кроме ритуально упоминаемых Пушкина и / или Лермонтова) зачастую почти в автоматическом режиме называют Цветаеву, Ахматову да Мандельштама с Бродским… И уж редко-редко кто назовёт того же Твардовского либо ещё кого-нибудь из ряда «элементарно» простых и понятных — от Некрасова до Есенина, Смелякова, Рубцова…
Хотел было на этом и поставить точку беглым заметкам о «писателях массивных», но вспомнился один случай «в тему», связанный с собственной персоной. Приведу его в заключение, простите за нескромность.
Где-то в начале текущего века проходили у нас в крае очередные выборы губернатора. Кандидатом от народно-патриотических сил на этот пост шёл известный экономист (ныне академик  РАН и советник президента) Сергей Глазьев. Поддержать его прилетала из Москвы группа единомышленников — литераторов и политиков. В её составе, довольно солидном и живописном, были — главный редактор «Нашего современника» Станислав Куняев и его заместитель Александр Казинцев, главный редактор журнала «Москва», вчерашний диссидент-зэк Леонид Бородин и генерал-лейтенант  ГКБ в отставке, бывший главный аналитик этой «конторы» Николай Леонов, главный редактор журнала «Русский дом» Александр Крутов и православный писатель Виктор Николаев…
В предвыборном штабе Глазьева попросили меня, «местночтимого» пиита, сопровождать их в агитационных поездках по краю. При первом знакомстве некоторые московские посланцы подарили мне свои новые книги. Ну и я не остался в долгу — оделил их собственными шедеврами в стихах и прозе. А наутро, когда мы собрались у микроавтобуса, чтобы отправиться на встречи с избирателями, Александр Казинцев, которому накануне достался мой поэтический сборничек, подавая мне руку, сообщил с добродушной улыбкой:
«Полистал на сон грядущий… Я не большой ценитель поэзии, но скажу, что ваши стихи очень легко читаются. Ведь нынче многие пишут так, что с трудом продираешься сквозь строки, чтоб добраться до сути. А здесь всё естественно, читается легко и воспринимается без всякого напряжения…»
Разумеется, я не дословно передаю сказанное «массивным» критиком, но за смысл ручаюсь. Как и за точность дважды повторенной им фразы «легко читаются». Кстати, насчёт «небольшого ценителя» Александр Иванович явно поскромни – чал, если не слукавил. Позже я узнал, что он, как и большинство литераторов, начинал со стихов, печатал их даже в «Дне поэзии», но потом погрузился в критику и публицистику. Деликатный столичный гость обошёлся столь дипломатичным отзывом на мои опыты, возможно, чтобы только не обидеть провинциального стихотворца «принимающей стороны», однако я счёл его за комплимент, вольный или невольный, ибо и тогда разделял требования к поэзии, предъявляемые Толстым и Твардовским, весьма почитаемыми мною столпами русской словесности.
Да, истинное достоинство стихов измеряется отнюдь не навороченностью разными метафорами и аллюзиями и не претензиями на сомнительное глубокомыслие, а, напротив, доступностью содержания и простотой формы, то есть той самой лёгкостью чтения и восприятия, которую в народе метко называют «складностью».
Не буду скрывать, что испытываю горделивое чувство, когда учителя словесности, знакомящие ребят с «региональной» литературой (а в недавние времена таковая значилась в школьной программе), при встречах говорят мне: «Частенько берём и ваши стихи: они просты, понятны, легко читаются и запоминаются…»
Видно, не зря великий композитор наш Георгий Свиридов писал, что «русское искусство должно быть простым, потому что оно христианское искусство. Христос ведь прост. Никакой двойственности. А вот Иуда — сложная натура.
Сложная, потому что он предатель. Христос не сложен, но непостижима эта простота для нас».
А великий молитвенник преподобный Амвросий Оптинский даже оставил нам в назидание «складный» афоризм: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного».
И пусть медийные лжецы не трындят, что якобы нынче «в тренде» одни «сложносочинённые» опусы словесных шулеров и выжиг, прости Господи.

Опубликовано в День и ночь №1, 2019

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Щербаков Александр

Красноярск, 1939 г. р. Родился в Красноярском крае, в селе Таскино в старообрядческой крестьянской семье. Образование: история и филология, экономика и журналистика. Работал учителем, корреспондентом краевых и центральных изданий, ныне возглавляет Красноярское отделение Союза писателей России. Автор двух десятков книг стихотворений, прозы, публицистики, повести «Свет всю ночь», сборников рассказов «Деревянный всадник», «Лазоревая бабка», «Змеи оживают ночью», поэтических книг «Трубачи весны», «Глубинка», «Горлица», «Жалейка», «Дар любви». Печатался в журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Уральский следопыт», «Сибирские огни», «Огонёк» и др. Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры Российской Федерации. Академик Петровской академии наук и искусств.

Регистрация
Сбросить пароль