Александр Орлов. КРАВОТЫНСКИЙ ПЛЁС

Проходя же близ моря Галилейского, Он
увидел двух братьев: Симона, называемого
Петром, и Андрея, брата его, закидывающих
сети в море, ибо они были рыболовы.
Мф. 4:18 

Я подплыл к берегу, затащил байдарку. Внезапно из тростниковой гущи возник приземистый старик в длинном кожаном фартуке и кожаных сапогах.
— Бог в помощь. Зачем пожаловал?
— Добрый день. Передохнуть захотелось, напекло, и ветер встречный утомил, вот залив ваш внимание и привлёк,— отвечал я.
Прошло семь дней моего пребывания на Селигере, и я успел приметить этого одинокого рыболова. Ранним утром он подплывал к торгующим женщинам и выгружал рыбный запас. Изобилие свежей, сушёной, солёной и копчёной рыбы всегда удивляло.
— Ветра испугался? Понятно всё с тобой, лодочник,— неохотно протянул старик.
— Вы извините меня, пожалуйста, если я вас потревожил,— оправдывался я.
— Это хорошо, что от сердца вещаешь,— подметил хмурый старик.— Правду в тесный приток не упрячешь, она обширной воды требует. Ну, пойдём, непрошеный гость, время обедать.
На берегу лежали две перевёрнутые лодки, рядом четыре весла и мотор. Жилище обхватывали развешанные самодельные снасти. Никакой ограды, только деревянный домик и маленькая часовня на берегу — вот и всё владение. Напротив лачуги — две лавки, два пня и сосновый стол, на нём горячая уха в котле, варёная картошка в чугунке, соленья в деревянной посуде, чёрный хлеб, жареный судак и пара копчёных угрей. Перед обедом старик помолился, а когда мы перешли к земляничному отвару, я отважился спросить:
— А вы всю жизнь здесь живёте?
— А ты, видимо, решил, что я бездомок? — неожиданно рассмеялся старик.
Он продолжил:
— После войны я в доме этом обосновался, его ещё в начале тридцатых братья Ионовы выстроили. Я мало что изменил, обновил дом пару раз в шестидесятые и в конце восьмидесятых. Братья Ионовы жилище добротное оставили. До войны в окрестности старший из братьев Ионовых считался человеком добрым, хотя и запальчивым.
Горячность эту он не раз подтверждал в спорах, на охоте, промысле и в деревенских междоусобицах.
Как-то раз, в запале вступившись за блаженного плотника, у которого слыл в подмастерьях, Семён оторвал в драке ухо одному из обидчиков. Заступник был крепкого склада, смуглый, зачастую первенствовал среди односельчан, вставал с первым петушиным криком, был отзывчив, а за голенищем носил кожевенный нож, приобретённый у осташковских сапожников (почти такой же нож старик продемонстрировал и мне). За всё время войны я встретил Семёна только один раз. В сорок первом в госпитале, в Осташкове. Помню гнетущий дух от разложившихся тел, санитара с киплой бородёнкой, он вынес перебинтованного Ионовастаршего из госпиталя. Контуженый, израненный Семён с окаменелым от боли лицом подозвал меня, надорвал край окровавленной гимнастёрки, извлёк из потаённого кармана осиновый крест и чёрный пояс, протянул мне. На распустившейся ленте было написано: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него». Спустя годы я узнал, что после исцеления Ионов-старший воевал под Сталинградом и Будапештом, был тяжело ранен, попал в плен. Потом концлагерь, побег и снова концлагерь. Весной сорок пятого Ионов-старший был изуверски замучен «Больцанским Чудовищем». Убийцу его, зверя лютого, несколько лет назад сыскали в Америке, будь она неладна. Я вот бесенёнка этого имя записал…
— А младший? — спросил я.
— Куда ты всё спешишь? Все вы такие, спешка — она не от Бога, даром ли в народе приговаривают:
«Поспешишь — нагрешишь». Вот ты умный, из Москвы, а знаешь, что поговорка эта от преподобного Амвросия Оптинского в народ пришла? Не знаешь,— проворчал старик.— Об Андрее Ионове мало что знаю, он вообще кроткий был. Хотя и первым во многом оказывался. Как-то к осени ближе мы по грибы отправились, я не заметил, как наступил на гадюку, точнее, на выводок змеиный, вот мамаша ихняя меня и куснула. Да ещё как!
Думал, Богу душу отдам! Меня и воротило, и нога отекла, и голова раскалывалась, и сотрясало, да вот Андрей подоспел, надрезал рану и долго выдавливал кровь и причитывал: «На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою: на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое». После того как в кампанию тысяча восемьсот двенадцатого года осташи обули всю русскую армию, слава о городе и ремесленниках прошла по всей России и облетела Европу. Андрей некоторое время обучался кожевенному ремеслу у ершеедов, но по рыбацкой части; сапоги, фартуки, варежки шить учился. Он первым услышал призыв по радио, первым явился в военкомат, первым добровольцем отправился на фронт. Андрей служил на флоте. Оборонял Севастополь, а во время Эльтигенской операции, когда эвакуировали десант, обустроил отправку раненых. Сорок морпехов спас! Был ранен при освобождении Херсона, а в сорок пятом в Болгарии пропал без вести. Более ничего,— горько выдохнул старик.
— А семьи, дети у Ионовых были?
Старик разгладил бороду и ответил:
— Старший-то был женат. У озера Стерж стоял одинокий дом на обросшем кургане, где в древности городище располагалось, там любовь свою Семён и нашёл. Так на месте впадения Волги в озеро Стерж у каменного креста они и повстречались.
— А Андрей был женат?
— В летописи своей преподобный Нестор писал об оковском непроглядном захолустье, в котором затерялись полчища Батыя, вот за ним, на соединении Селижаровки и Волги, есть селенье Оковцы, там и проживала невеста Андрея. Дальше только дело не зашло. Война разлучила. В нашей стороне война, как одичалая блудница, до сих пор живёт, пришла с Батыем и память о себе оставила из частокола с человеческими головами, отсюда и название Кровавый тын, прижилась и прячется в окопах, рвах, блиндажах, дотах, могилах братских.
— Так что получается: от братьев Ионовых после войны ничего не осталось? Ни фотографий, ни писем? Ничего?
— Вона самая большая память, что от братьев осталась. Любуйся! — старик указал рукой на деревянную постройку чёрного цвета.
Он встал и пошёл к постройке, я последовал за ним.
— Вот посмотри, какая божница, и создана из ели, без единого гвоздя, без единой скобы,— важно проговорил старик.
— А как же скрепляли брёвна между собой?
— Ионовы свежий еловый выруб выдерживали до двух лет, потом тесали, строгали, коловоротом сверлили и прошивали тоненьким и длиннющим берёзовым корешком. Так и лодки встарь делали.
Потом освящали. И ни гниль, ни течь, ни огонь такому деревянному сооружению нипочём!
Старик бодро рассказывал о постройке, потом открыл часовню и пригласил меня внутрь. Зайдя, я ощутил необъяснимую твёрдость под ногами, в храме был каменный пол, я наклонился, чтобы убедиться, а старик, понимая моё недоумение, проговорил:
— В месте этом великий языческий камень лежал, может, сто лет, а может, и тысячи, вот на нём Семён святилище и воздвиг с Божьей помощью. Сотворённому на камне водяное нашествие нипочём.
Так было, так есть и так будет.
Солнечные лучи осветили резной иконостас.
Старик перекрестился и продолжил:
— Здесь всё как положено: лики Пресвятой Девы Марии, все, что благодать нашему брату рыбарю несут,— Селигерская, Озерянская, Оковецко-Ржевская, и апостольское рыбацкое братство: Андрей и Пётр, а за ними Иоанн, Иаков, Филипп, Фома, а вот и святитель Никола — как без него? — вот и Иоанн Кронштадтский.
Краснощёкое солнце погружалось в летне-зелёное раздолье. Моросило. Проворный ветер затихал. У храма старик посмотрел на меня внимательно и посоветовал:
— Самое время сейчас — ветер стихает, и ещё светло, пойдёшь на Нилову пустынь — будь аккуратен. Как увидишь размашистый пролив, что разделяет Кличен и Городомлю,— знай: гиблое место. Эти Чёртовы ворота многих в бесовскую бучу сопроводили.
Мы подошли к байдарке, с ухмылкой старик посмотрел на связку окуней и сказал:
— Негусто окунёк, негусто, но по рыбарю и улов.
Сам-то я какую только рыбину не вылавливал — почитай, всю: и тщедушный снеток, и нахрапистая щука, и разбойный судак, и жадный терпуг, и пугливая плотва, и бойкий окунь, и скромняга лещ, и мудрёный налим, и капризный ёрш, и ехидный угорь — все в мой намёт попадались!
Я отплыл. Старик стоял на берегу болотного залива, а набегающие волны приносили напутствие созерцателя: «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое…»

Опубликовано в День и ночь №4, 2019

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Орлов Александр

Москва, 1975 г. р. Окончил Московское медицинское училище № 1 имени И. П. Павлова, Литературный институт имени А. М. Горького и Московский институт открытого образования. Работал ортопедом в челюстно-лицевом госпитале для ветеранов Великой Отечественной войны, разнорабочим, начальником отдела и заместителем генерального директора в частной компании, последние годы работает учителем истории в столичной школе. Автор нескольких книг стихов и прозы. Лауреат Всероссийского конкурса малой прозы имени А. П. Платонова (2011), Всероссийского конкурса малой прозы и поэзии имени Ф. Н. Глинки (2012), Всероссийского конкурса поэзии и малой прозы имени С. С. Бехтеева (2014). Публиковался в широком круге изданий: «День и ночь», «Дети Ра», «Зинзивер», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Литературная учёба», «Сибирские огни», «Южное сияние», «Юность», в сборниках и антологиях.

Регистрация
Сбросить пароль