— Эй, Билл…
— Нет, Билл — это ты, а я Джо! Совсем мозги спеклись, старик?
Солнце недвижно висело в зените — безучастное, как заскучавший на посту часовой. Прижав ухо к растрескавшейся земле, Билл поморщился и вскинул руку в недвусмысленном «Не будешь ли ты так любезен заткнуться хоть на минутку, малец?», затем рывком поднялся, шляпой отряхнул колени от пыли и, утерев пот со лба рукавом, водрузил ее на место.
— Туда. — Он махнул в направлении терракотовых скал по ту сторону каньона.
— Тебе-то почем знать? — Привалившись к тому, что осталось от повозки, Джо с самым независимым видом изучал карту.
Билл ухмыльнулся одним уголком тонкого рта: слегка раскосые, его глаза сощурились, и отголоском индейской крови в этом взгляде мелькнула характерная надменность. Он принялся молча распрягать лошадь.
— Какого черта ты делаешь? — встрепенулся Джо.
— А на что это, по-твоему, похоже? — Билл отцепил седло и закинул его на плечо. — Поезд будет там к вечеру, малец, и если только ты не хочешь провести здесь веселую ночку в компании своих новых друзей, нам лучше пошевеливаться.
Носком сапога он поддел коровий череп; из пустой глазницы показалась змея.
— Ты отлично нам послужила, девочка. — Билл хлопнул лошадь по крупу и решительно зашагал в сторону ущелья.
* * *
Позвякивая при каждом шаге случайным, неведомым содержимым карманов и вообще всем своим, от шпор до самой шляпы, многослойным облачением, Джо нагнал его уже у подвесного моста. Запыхавшись, он остановился на краю и долгим взглядом проводил отправленный вниз плевок, затем поднял глаза на широкую спину своего спутника, невозмутимо продвигавшегося вперед — точно прогуливавшегося по знакомой улочке.
— Разговариваешь с лошадьми, старик? — Джо опасливо ступил на первую дощечку, словно пробуя воду, и поежился: посреди зноя со дна неприятно веяло холодом.
— Обычно мы понимаем друг друга без слов, — откликнулся Билл не оборачиваясь. — Тебе бы тоже не помешало иногда обращать внимание на…
— На что? — перебил его Джо, стараясь не смотреть вниз и на ощупь шаря ногой в поисках следующей ступеньки. — На эту чертову сплошную колдобину, которую здесь называют дорогой?
Билл молча шагал вперед, заложив одну руку за спину, а другой придерживая седло на плече, будто вовсе не замечая разинувшейся под ними пропасти.
— Да и потом, — не унимался Джо, еле переставляя ватные ноги, — откуда мне было знать, что эта старая кляча вдруг так понесет? И вообще, на кой черт было ее там оставлять?
— Черт побери, сынок! — Билл резко развернулся и пошел на него, так что весь мост заходил ходуном. — Толстая Леди катила бы для нас эту повозку до самого Орегона и еще дальше, если бы кое-кто не решил покрасоваться с поводьями!
Вцепившись в канатные поручни и загнанно озираясь, Джо беспомощно болтался вместе с мостом вверх-вниз, в такт шагам Билла.
— Теперь скажи мне, — продолжал тот, угрожающе надвигаясь, — скажи, смогла бы она переправиться здесь? Или, может, нам нужно было тащиться с ней в обход, спешившись без повозки, которая по твоей милости разлетелась в щепки на полАризоны, а? Скажи, как по-твоему?
Джо попятился, оступился — раздался короткий сухой треск, и его левая нога по колено ушла в зазор на месте перекладины. Весь сжавшись, замерев сердцем, он не мигая следил за полетом этой жалкой деревяшки, с безвольным вращением удалявшейся навстречу темной пустоте, когда крепкая рука сжала его плечо и потянула вверх.
— Ладно, малец. — Билл поправил ему шляпу и одернул плащ. — Такое случается даже с лучшими из нас!
И оба расхохотались.
* * *
Обездвиженный раскаленным безветрием, скудный пейзаж вокруг походил на затертый ферротип, и только у самого горизонта зыбко подрагивали в далеком мареве не то горы, не то облака. Джо потерял счет времени — он уже не мог с уверенностью сказать, как долго пинает этот булыжник, а беспощадное солнце будто и вовсе не собиралось подвинуться даже на дюйм.
Едва Билл остановился у подножия отвесной скалы, Джо с готовностью повалился в ее благословенной тени.
— Привал, — запоздало объявил Билл, скидывая седло с плеча.
Усевшись прямо в белесой дорожной пыли, Джо достал из-за пазухи флягу, жадно отхлебнул и поперхнулся.
— Чтоб его, да это кипяток! Чертово пекло, все испоганит. — Он протянул флягу Биллу и откинулся назад. — Кажется, я себе все кишки ошпарил.
— Крепкое пойло, — кивнул тот, сделав глоток, и продолжил копаться в подседельной сумке.
— Как думаешь, водится у них там имбирный эль? — Джо растянулся во весь рост, заложив руки под голову, и мечтательно сглотнул. — Ледяной имбирный эль, шипучий, с долькой лайма или лимона в запотевшем стакане — да, сэр, вылакаю его весь в первом же салуне, буду пить, пока из ушей не польется, ну разве что тебе оставлю стаканчик-другой, старик, если будешь себя хорошо вести. Эй!
Он недовольно выглянул из-под надвинутой на глаза шляпы — Билл запустил в него узелком галет. Джо приподнялся на локте, собираясь сказать что-то еще, но в животе у него настойчиво заурчало, и он набросился на нехитрый провиант с протяжным мычанием: галеты оказались куда съедобней, чем выглядели, и даже почти не отдавали картоном.
— Правду говорят, голод — лучшая приправа, — усмехнулся Билл, глядя, как он уплетает его угощение.
— Я бы не отказался и от кетчупа, — съязвил Джо сквозь набитый рот.
— Чего нет, того нет. Бьюсь об заклад, на вкус и так не хуже домашнего мясного рулета твоей мамаши!
— Мой дом, — Джо слегка стянул сапоги, — там, где я брошу свою шляпу!
Билл шутливо вскинул бровь:
— Вот как?
— Да, сэр, — продолжал Джо, пожевывая соломинку. — Чего ради сидеть на заднице, когда весь мир перед тобой, когда новые рубежи манят вперед, прочь от убогой оседлой жизни, и дальше, в неизведанные прежде места? Такая наша доля, всегда в пути!
— Обожди, малец. Разъясни-ка мне только одну вещь: как это ты всегда в пути, если повсюду твой дом?
Джо замялся. Билл пристроился рядом, опершись на седло.
— Я тебе вот что скажу, сынок. — Он отвернулся, всматриваясь вдаль. — Ежели кто заявляет, что его дом — весь мир, так тот и есть самый бездомный из всех, и не потому даже, что у него дома нет, а потому просто, что ему вообще невдомек, что это такое. А значит, и в путешествиях бедняга смыслит не больше, чем я — в шахматах.
— Да уж, — буркнул Джо, — то ли дело какой-нибудь старый пердун в кресле-качалке на крыльце своего ранчо, вот он-то настоящий первооткрыватель.
— А то как же! Каждый раз, когда он едет в город или просто выводит скотину за свой забор, он отправляется в такое великое странствие, какое нам и не снилось. Только на хоженой тропке всякий раз заметишь что-то новое — лужицу, камень, лист. Ненайденная дверь отворится тому, кто прежде истопчет все вокруг, и нужно немало мужества, чтобы вскарабкаться на эдакое крылечко. Это и есть тайная мудрость кресла-качалки: когда все вокруг свято, каждый шаг становится паломничеством. А покуда теряешь время зазря и колесишь с места на место, все они сливаются в одно, и никакое это уже не путешествие, а так — несколько пройденных миль.
Джо фыркнул:
— Паршивый же из тебя Колумб, старик! Будь твоя воля, торчали б мы все до сих пор по ту сторону океана, ища обетованную землю Америки у себя на заднем дворе.
— Позволь тебе напомнить, — парировал Билл, — совсем не Америку он искал, а только короткий путь к кое-чему давно знакомому. Но, даже добравшись, не сумел отличить одно от другого и так никогда и не понял своего же открытия. Смекаешь?
Но Джо уже не слушал его. Запустив одну руку в карман жилета, другой он вслепую тронул плечо своего спутника и кивком указал на чахлые кусты в нескольких ярдах впереди. Колючие ветки шевельнулись — не сводя с них глаз, Джо в одно мгновение оказался на ногах.
— Ну да, — скучающе отозвался Билл, вставая, — я заметил его еще у самого каньона. А теперь опусти пистолет, Джо.
Задрав подбородок, Джо целился из компактного «айвер-джонсона» ровно промеж внимательных желтых глаз койота.
— Да ну? — Джо взвел курок и облизнул пересохшие губы. — С чего бы это, Билл?
— Плохая примета. — Билл нахмурился. — Это очень плохая примета.
— Опять твои чертовы суеверия, старик? Эти россказни мне уже поперек глотки!
Стоячий воздух едва ощутимо колыхнулся, и мимо, будто само по себе, прокатилось перекати-поле. Джо тряхнул головой.
— Погоди, как ты сказал? С самого каньона? — Он метнул в Билла негодующий взгляд. — То есть этот сукин сын тащится за нами всю дорогу?
— Ага. — Билл пожал плечами. — Или, если угодно, сопровождает.
— Это он тебе сам рассказал? — закатил глаза Джо.
— У всего есть голос, коль прислушаться хорошенько, малец.
— Ну так я весь внимание! Что же еще он говорит?
Билл покосился на койота — животное, казалось, потеряло к происходящему всякий интерес и сидело теперь, подставив остроносую мордочку солнцу и жмурясь от яркого света.
— Он спрашивает… — Билл перевел взгляд назад к Джо, — он спрашивает: «На кой юнцу эта пукалка?»
— Эта-то? — Джо повертел револьвер в руке и, потрясая им, с оттяжкой прогорланил: — Чтоб ограбить поезд, конечно, вот на кой!
Койот вдруг залился коротким лаем, широко разевая клыкастую пасть. Рыча и повизгивая, он еще несколько раз суетливо крутанулся на месте за собственным хвостом, потом уселся в им же поднятом облачке пыли и яростно зачесался. Джо вопросительно обернулся на Билла:
— И как, на хрен, это понимать?
— Ты ему понравился, — ухмыльнулся Билл. — Говорит, ты смешной.
* * *
По мере того как они продвигались глубже в прерию, Джо все ленивее отмахивался от поджарой фигурки койота, упрямой тенью следовавшего теперь за ними чуть в стороне.
— Чего увязался? Брысь! — ворчал он, когда тот подбирался слишком близко, но украдкой беспокойно оглядывался по сторонам, если надолго терял его из виду в сухих зарослях чертополоха.
— Так просто ты теперь от него не отделаешься, — пояснил Билл, на ходу выжимая взмокший от пота шейный платок. — Он говорит, что избрал юного Колумба своим хозяином.
— Юного Ко… Ты что же, подслушивал? — Джо возмущенно оглянулся на койота, но, быстро опомнившись, потер виски и добавил: — Нет, серьезно, что прикажешь делать с этой псиной?
— Привыкай, малец! Он поклялся охранять тебя и твой дом.
— Сколько еще повторять: вот это, — обмахиваясь шляпой, Джо сжал ее в руке, — это и есть мой дом!
Из кустов снова послышался знакомый гогочущий лай.
— Надень шляпу, пока солнечный удар не схлопотал, — сказал Билл строго. — Не о том доме толкует твой дружок. Он интересуется, куда хозяин намерен девать награбленное, уж не в ту же ли шляпу?
— Набью им твое чучелко, — огрызнулся Джо. — Есть идеи получше?
— Говорит, знает пару укромных пещер в горах неподалеку отсюда, — доложил Билл. — «Но твой дом, хозяин — это твоя память».
На этих словах койот вывалился из бурьяна, чтобы пометить корягу на обочине, после чего обвел их обоих пристальным взглядом, потянул воздух носом и шумно чихнул.
— Будь здоров, — машинально бросил Джо, и вдруг вся скопившаяся усталость разом навалилась на него.
Солнце намертво застряло на прежнем месте и, будто длящаяся магниевая вспышка, выжигало и делало все под собой как бы плоским. Джо отставал, еле ворочая ногами, — блеклая сепия непроходимого пространства обволакивала их тугой пеленой, каждый шаг через которую давался все тяжелее.
Когда Билл окликнул его, он был уже по пояс в зыбучем песке.
— Спокойно, парень, — Билл размотал лассо. — Такое случается даже с лучшими из нас! Не суетись только, сейчас мы тебя вытащим.
— Отличный, на хрен, совет, Билл. — Джо барахтался в вязкой жиже. — Просто замечательный! Да ты не торопись, я чудесно провожу здесь время.
Койот без продыху скакал вокруг, тявкая и срываясь на вой, но вдруг замолк, насторожил большие уши и, поскуливая, стал пятиться назад.
— О, да ради всего святого, уймешься ты, или… — взмолился было Джо, но, подняв взгляд, резко похолодел. — Чтоб меня…
Громоздившееся вдалеке нечто, принятое им сперва за горную гряду, теперь стремительно приближалось. Вздымаясь до самого неба и сметая все на своем пути, необъятная масса песка и пыли сплошным валом ползла прямо на них.
— Брось меня, — тихо выдохнул Джо и повторил, уже тверже: — Бросай меня, старик, и спасайся сам!
Лассо взвилось вверх затейливой виньеткой и обхватило его за талию.
— Черта с два, малец. — Билл с силой потянул на себя, упираясь в крупный валун. — Не дождешься!
Веревка заскрипела от натуги, но Джо не тронулся и на четверть дюйма.
— Старый дурак! — взревел он. — Что толку, если мы оба здесь сгинем?
— Никто не сгинет сегодня, — отрезал Билл. — Нам ведь еще на поезд надо успеть, не забыл?
— Есть немного. — Джо скривился в горькой усмешке. — Моя память пещера, или как там?
— Твоя память — твой дом, — пыхтя и отдуваясь, поправил Билл.
Он нашел глазами койота. Топорща косматый подшерсток и скалясь, тот поминутно заходился лаем, будто силясь отпугнуть бурю.
— Он говорит, — Билл поднял бандану по самые глаза, защищаясь от поднявшейся в воздух пыли, и покрепче перехватил веревку, — он говорит:
«Как твоя матушка не выбирает специального дня, чтоб запастись нужными в хозяйстве мелочами, а просто завсегда имеет в виду домашние хлопоты, и потому в разгар лета не пройдет мимо приглянувшегося рождественского подсвечника, и прихватит заодно моток ниток впрок, если пряжа добротная, и сверток твоих любимых леденцов в придачу, даже когда ты так далеко…»
Казалось, сам горизонт встал на дыбы: туча подступила вплотную, и в ней стали различимы отдельные завихрения — схлестываясь друг с другом, клубясь, они бурлили и перекатывались уже совсем рядом, неся за собой прелый запах дегтя, сена, сырого войлока и кирпича. У Джо закружилась голова.
— Ты был отличным напарником, старик, — еле простонал он.
Не обращая внимания на его протесты, Билл продолжал вещать, перекрикивая налетевший ветер:
— «…Так и тебе следует быть начеку, чтоб ухватить навсегда этот день, и этот воздух, и все, что им дышит: из далекого птичьего крика, из запаха едва погасшей свечи, из еще нераспечатанного письма, из рыбьего взгляда случайного прохожего, из мороси и из изморози, и из ее волоса, из эха под мостом, из полуслова о том о сем, из блика в чужом окне и из виденного только во сне, из дверных звонков, из оторванных пуговиц, из опустевшей скамейки и водостока, из ветра — ты сложишь такой дом, в котором твой драгоценный паровоз уместится хоть весь целиком вместе со всем его золотом, красотками, кочегарами, дымом из трубы…»
Мощный шквал ударил свинцовой волной, и разом ощутимо стемнело.
* * *
Осязаемо-густая, безбрежная темнота мерно покачивалась, и обмякшее тело Джо дрейфовало в ней, то совсем растворяясь, то выныривая будто заново обретенной пяткой или локтем, и, кратко вздрогнув, окуналось обратно в сладкое забытье. Приглушенные звуки долетали как бы издалека и с запозданием наслаивались друг на друга под ровный метроном знакомых шагов, но и тот вскоре затерялся в общем топоте, скрежете, шипении и растущем монотонном стуке. Протяжный гул становился все ближе, а совсем рядом ему вторил хнычущий голосок: ммм-мам-ма-ма-мм…
— …М-мм, — перебил малец самого себя, выпрямляясь на грубой деревянной скамье, и смутился: с сиденья напротив на него пялился какой-то франт в цилиндре и клетчатом костюме.
В неверном свете мерцавших под потолком ламп вагон был полон дикого вида охотников и чумазых фермерских жен, сидевших верхом на своих тюках и уткнувших угрюмые обветренные лица в мохнатые воротники засаленных дубленых полушубков. Со всех щелей отчаянно сквозило, и печные патрубки под сиденьем напрасно тужились душным маслянистым жаром, не справляясь даже с грязной слякотью на полу.
Зажатый в тесном углу у самого окна, малец зевнул, неловко потягивая затекшие конечности, и облачко пара из его рта растопило в заиндевевшем стекле крошечную неясную проталину. Сквозь нее в мельтешении бури проступили из мрака смутные очертания железнодорожного откоса и нескончаемая эстафета телеграфных столбов, кое-где завалившихся в сторону мглистой чащи и оплетенных уродливыми гнездами провисших меж них проводов.
Малец потер слипавшиеся глаза — цилиндр его соседа сменился потасканной шапкой-ушанкой; свет моргал, где-то клацала поломанная форточка, из тамбура несло табаком — его двери хлопнули за спиной молодого бродяги с гитарой. Тронув струны, он затянул неожиданно чистым голосом: Когда-а умо-олкнут все пе-есни, Кото-орых я не-е зна-аю…
Он двинулся меж рядов скрипучих скамеек, и пассажиры подбирали перед ним облезлые енотовые хвосты, свисавшие с их разномастных головных уборов. С противоположного конца вагона ему навстречу протискивалась дородная лоточница с баулом наперевес:
— Пирожки с капу-устой, сосиски в тесте! — Они разминулись в узком проходе. — Сникерс! Марс!
…В те-ерпком во-о-оздухе вскри-икнет После-едний мой бума-ажный парохо-од.
* * *
Будто изрешеченное пулями всех калибров, небо было усыпано звездами, каждая из которых манила к себе невыразимым величием бескрайнего пространства — причем манила не кого-нибудь, а его лично. Но чем дольше малец таращился вверх, тем сложнее было оторвать взгляд, и тем дальше он проваливался в это тягучее наваждение: как вышло, что он — это именно он, а не кто бы то ни было еще, будь то босоногий китайский рыбак, его собственный двоюродный брат или толстая тетя из церковной лавки, — словом, буквально любая живая душа? Он не мог отделаться от этой мысли, но едва ему казалось, что он сумел приблизиться к ее сути, как она снова ускользала, — так и звезды отдалялись от него каждый раз, когда он силился повнимательнее рассмотреть любую из них. Утопая в их далеком сиянии, он цеплялся за обрывки фраз, доносившихся спереди, всего в паре шагов, но заслоненных странным звуком, будто кто-то разминал в руке горсть кукурузного крахмала.
— …А я-то, понимаешь, с самого вечера туда-сюда по платформе, туда-сюда, высматриваю вас, значит, прислушиваюсь, не едет ли что, это самое, ну, туда-сюда…
В вышине быстрым росчерком сверкнула падающая звезда, потом другая, и не успел малец удивиться, как вся их россыпь стала медленно наплывать — или его самого несло через них, а из непроглядной сажи вверху проявлялись и летели ему навстречу все новые искры тускло-белого пламени. У него перехватило дыхание — он зажмурился и вдруг почуял на лбу легкое прикосновение чего-то холодного и влажного. С опаской разлепив глаза, часто моргая, он чуть приподнялся, высунул язык и поймал им крупную снежинку.
— Опять валит, туда-сюда! Ну, Маринка, привезли вы погоду. А, ты поглядь — никак очухался наш сонный тетерев?
Голос принадлежал сухопарому немолодому индейцу в драной ватной фуфайке — глубоко проваливаясь в сугробы, он тянул за собой санки, в которых, недоверчиво выглядывая поверх пары набитых сумок, катился малец.
— Ну, чего насупился, как не свой? Ай не узнал, туда-сюда? Забыл уже, как прошлой зимой на дальнем озере карасиков из лунки таскали с тобой?
Малец сонно осматривался по сторонам, свесившись с саней набок. Обогнав их со спины, мама наклонилась стряхнуть снег ему с капюшона и полушепотом пристыдила:
— Как не совестно, проснулся — вставай! Экий барин, свои ноги есть, чего это дядюшка тебя тащить должен?
Индеец оглянулся, ощерив беззубый рот:
— Да пущай его катится, разве жалко, туда-сюда!
Вот как буду старый — тогда уж он и сам меня покатает. Покатаешь дядю Алика, а, молодой человек? — с деланой серьезностью поинтересовался он и отпустил санки, подтолкнув их с освещенного редкими сельскими фонарями пригорка. — А мы извелись тут уже, расписание проверили раз пятьдесят, тетушка вся на ушах, туда-сюда, погнала меня на станцию звонить — а там говорят, мол, отменили вашу пересадку и самих вас след простыл. Вот те на, понимаешь, уж не знали, что и думать, туда-сюда.
— Ну так здесь и думать нечего, не буду же я с ребенком сидеть там среди этой алкашни станционной весь вечер. — Вскинув подбородок, она шагала как городская, не смотря под ноги, но на удивление ловко переставляла их в снегу по колено. — Разузнала в справочном, мне ясно сказали: никаких электричек раньше десяти. Заняла местечко, багаж оставила в буфете, и отправились с ним в экспедицию по Малой Вишере.
— Поди замерзли, туда-сюда? — Индеец помог мальцу вызволить санки из кювета у чьего-то штакетника. — Ничего, сейчас щами теткиными напитаетесь, а я пока баньку справлю, туда-сюда, глядишь, и отогреетесь.
— Разбалуешь, дядюшка! Хотя твоя правда, почти три часа в потемках там круги наматывали, как тут не подмерзнуть. Хорошо еще, термос чаю горячего был с собой и бутербродов с котлетами догадалась нарезать из дома. Под конец только этот пионер набрел на яму какую-то, снегом запорошенную, завалился — так насилу вытащила, и сразу же еще самая метель налетела. Но там уже состав подали — кое-как впихнулись, добрались, и то ладно.
* * *
Внутри вигвама было жарко натоплено.
— Вымахал-то как, — заохала седая хозяйка, развешивая их отсыревшую одежду над печкой, в которой среди догоравших головешек томилась внушительных размеров закоптелая кастрюля. — Скоро дедовы портки в пору будут! Марин, посмотри ему переодеться во что, я там Денискиных вещей положила в комнате.
За покрытыми морозным узором двойными стеклами окон завывала вьюга — с той стороны они были чуть не до середины завалены снегом, из-за чего снаружи дом выглядел совершенной землянкой.
В действительности же это был добротный деревянный сруб; бревенчатые стены небольшой кухоньки были увешаны целыми полками всех вообразимых припасов до самого потолка, под которым сушились еще косички лука и гирлянды грибов. Малец нерешительно мялся на пороге, разглядывая дырку в носке.
— Ну-ка тепло не выпускай мне, прикрой дверь-то, — командовала женщина. — И портянки свои тоже снимай, пускай сохнут.
— Прости, тетушка, он у нас часто в облаках витает. — Мама вернулась с парой потертых «левайс» в руках и, затворив дверь, пригладила взъерошенные волосы мальца. — Голова с крылышками, так и норовит улететь, хоть за веревочку привязывай.
— Ахти тошно, ноги-то у него какие красные! Не дай бог отморозил, надо растереть хоть. — Тетушка запустила руку в простенок за буфетом. — Где-то тут у меня была заначка.
Старый индеец высунулся из-за двери и поманил мальца.
— А такое не забыл? — Он протянул ему сложенную шахматную доску. — Помнишь еще, как ферзь ходит, туда-сюда?
— Ну кто там опять дверьми хлопает, — негодовала тетушка. — Алик, ты? Чего доцарапался со своими шахматами, дай в себя прийти ребенку, вишь — все ноги обморозил. — Она вдруг прищурилась: — А не ты ли, дьявол, бутылку свистнул?
— Какую-такую бутылку? — испуганно переспросил индеец, прячась за дверью. — Не видел я никакой бутылки, я в твой буфет вообще не лазил, туда-сюда.
— Ах ты, окаянный. — Она всплеснула руками — Что ты там про баню говорил? Шуруй топи, хоть там отогреются, раз кое-кто всю брагу выпил.
— Эх, ни туда ни сюда, — донеслось уже из-за двери.
Тетушка разлила суп по тарелкам и, пользуясь возможностью выговориться, причитала дальше.
— Куда только ни спрячу, везде находит! Не знаю, что с ним делать, на прошлой неделе вот, огрела его уже. — Она показала вмятину на дне алюминиевого тазика, в котором полоскала посуду. — Так он грохнулся на пол и знай лежит. Думаю, все, добила грешного — ну, поплакала, да засобиралась уже сдаваться идти, из прихожей только оглянулась последний раз, а он сидит как ни в чем не бывало на этом самом месте и гриб пьет, потешается надо мной. Будете, кстати?
Не дожидаясь ответа, она нацедила стакан мутно-коричневой жидкости из прихваченной марлей трехлитровой банки, на поверхности которой покачивалось слоистое нечто, и поставила его перед мальцом. Покончив с супом, тот кормил шахматного коня хлебными крошками со стола и с ужасом уставился на это угощение, когда услышал заговорщицкий шепот нагнувшейся к нему мамы.
— Индейское зелье! — Она сделала глоток. — Да не дрейфь, почти как твой имбирный эль.
Тетушка слила в ту же в банку старую заварку из чайника и водрузила ее обратно на полку.
— Но я же не таким его встретила, — продолжала она. — По молодости-то он идейный был, на комстройку поехал вовсе непьющим, а там ему быстро внушение сделали, что, дескать, с таким именем в Союзе ловить нечего. Ну как можно было тогда сына Адольфом назвать? Ай, ладно. Расскажи лучше, как это вас угораздило? Так на узловой и застряли?
— Ну, — мама подмигнула мальцу, — такое случается даже с лучшими из нас!
Начав по новой историю про электрички и снежную бурю, она покопалась в сумке и вручила ему печенье в ярко-синей обертке. У мальца вспыхнули глаза: в рекламе такое не влезало в рот ковбою, а слоган гласил: «Придется улыбнуться до ушей, чтоб съесть “вагон вилс”». Чтобы проверить это, предполагалось есть печенье целиком, но тогда бы от него быстро ничего не осталось.
Толстый рыжий кот вальяжно спустился с печи; путаясь в подвернутых джинсах, малец бросился за ним прямиком в комнату. В ее глубине светился, сбиваясь помехами, пузатый телевизор, и, тут же забыв про кота, малец завороженно побрел к нему.
Вскарабкавшись на кресло-качалку, он достал из кармана вязаной жилетки потрепанного плюшевого койота из «Веселых мелодий».
На экране двое мужчин переговаривались гнусавыми голосами, верхом на паре гнедых неторопливо скача вдоль ручья по дну ущелья.
— …Каждый раз смотрю на эти места как впервые, и каждый раз говорю себе одно и то же — только идиот сюда возвращается, — задумчиво протянул первый и махнул рукой кому-то впереди.
— О чем теперь думаешь? — пошевелил усами его спутник.
— О Боливии.
— Что еще за Боливия?..
Синий фантик с изображением несущейся во весь опор лошади, запряженной в дилижанс, упал на пол.
Опубликовано в Юность №7, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!