Александр Моисеев. ТРОЯ, ИТАКА, СВЕРДЛОВСК – И ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ

Игорь Сахновский. Стихотворения. — Екатеринбург: «Кабинетный ученый», 2018

Когда открываешь книгу стихов, первое, на что обращается внимание, — это неровности, выпуклости. Словно проводишь пальцем по гладкой, на первый взгляд, поверхности и вдруг то тут, то там ощущаешь шероховатость. Такой шероховатостью в книжке Сахновского становятся частые перебивки ритма в одном стихотворении:

…что буду помнить? Как я
был свободен
от страха смерти,
как неуязвим.
А в доме на вагонные раскаты
истошно отзывается посуда,
и только-только обжитое
чудо
уже прошито сквозняком
утраты.

Ритм стиха, в который ты только что погрузился, надламывается. Это заставляет читателя как бы «протереть глаза», уточнить прочитанное.
И иногда оправдание такой ритмической ломке найти довольно трудно: ничто в ткани стихотворения, вроде бы, не обуславливает этого. Но если воспринять сборник как единое целое, если тканью становится весь корпус стихов, то и эти ритмические «швы» оказываются на своем месте. И то, что проходят они в более или менее случайных (на первый взгляд) местах, — объяснимо.
Хронотоп сборника так огромен, пространство и время так причудливо переплетены, что иногда поэту просто необходимо продемонстрировать соединяющие их швы. Выпуклые, рельефные, при ближайшем рассмотрении они не выглядят, как небрежные попытки «шить на скорую руку», скорее это — важная деталь, благодаря которой иногда удается соединить пытающуюся разорваться на куски пеструю ткань вселенной.
А вселенная Сахновского в сборнике поистине безгранична.
Хотя путь, который проходит лирический субъект, на первый взгляд, понятен — геометрически выверен и представляет собой замкнутую окружность. Путь из Свердловска в Екатеринбург. Путь от весны к весне. Путь от дома к дому. От себя к себе. Из вечности — в вечность.
Город — один из важных образов сборника. Иногда этот город совершенно четко идентифицируется как родной для поэта Свердловск-Екатеринбург.

Там Европа и Азия стынут
в обнимке глухой,
монументы в тугих пиджаках
там и тут — на посту.
Правда, в Азии можно купить
пирожки с требухой,
и туда европейцы в трамвае
летят по мосту.

…Впрочем, если разнимешь
туман,
то увидишь подпольный
роман
двух семейных в Основинской
роще.

Но одновременно это и просто — город. Один из множества в пространстве и во времени. И воплощенная сущность города. И город в истории и в культуре: и Пантикапей, и Итака, и Троя…

Город проснулся и душу
заполнил.

Зеленой влажной духотой
Наполнен захолустный город…

Но не младше нас и не глупее
Тот ребенок, припавший
к камням
Обреченного Пантикапея

Связующая нить проходит сквозь всю историю культуры, и на этом полотне вышиты современность и история, человек и вселенная, жизнь и смерть, любовь.

Я так давно тебя люблю,
что, если б жизнь
равнялась морю, —
за Одиссеевой кормою
пришлось бы мчаться
кораблю.
В тот город, где рассвет
встречают
и снова ткут —
на верность и на риск.
И я уже почти не различаю —
где ты, где я,
когда мы начались.

Стихотворная вселенная сборника оказывается густой, насыщенной, яркой. И уже не кажется, что путь, которым я — читатель — пройду, это путь простой и ясный. Не окружность, но спираль, каждый виток которой проходит сквозь новые и новые слои времени и пространства. И уже не удивляет, что один бассейн составляют маленькая уральская речушка Бисерть (на берегу которой стоит одноименный населенный пункт) и могучий Нил.
Вообще мир «Илиады» и «Одиссеи» настолько универсален, что позволяет на своем густом и прочном растворе строить все новые и новые поэтические города. И для Сахновского этот материал тоже благодатен. Центральное место в поэтической книге занимает большое стихотворение «Возвращение» — концентрация смыслов и образов всего сборника — как светящийся изнутри волшебный шар.
В нем отражено единство мира, «немыслимое родство» «между земными хижинами пчел / и легкой плотью / неприкаянных снежинок».

И может быть, вселенная
во всем
себя самолюбовно отразила.
Сперва на помочах меня
водила,
но, отказавшись быть
поводырем,
смотрела мною,
мною осязала
и слушала свое большое тело.

Видится здесь родство с Заболоцким. С его неделимостью человека и природы. Но интересно и другое пересечение. Заболоцкий — один из переводчиков «Слова о полку Игореве», а Игорь Сахновский как бы видит в своем поэтическом мире и самого себя как древнерусского князя Игоря. Но события «Слова…»
у Сахновского рождают нечто новое и парадоксальное.

…Это пьяный от крови Кончак
похваляется легкой добычей.
Он послал в наше древо
стрелу,
оперенную яростью меткой,
но ударит она по стволу
и — врастет,
и останется веткой.

Тут на ум приходит вещий Боян, растекающийся мыслию по древу. Ой, не в то ли самое древо входит кончаковская стрела и прорастает новой культурной ветвью…
И здесь же князь Игорь… Тут совершенно закономерно, что Игорь — одновременно и князь, и поэт:

Мне имя собственное странно,
так и не понятое мной:
как будто князь на поле
бранном
лёг
к мирозданию спиной.

Что началось однажды, останется навсегда. И все связано со всем. И все зависит от всего. И все принадлежит всем. И человек, эта песчинка в огромном мире, оказывается одновременно и творцом, и хранителем. И тогда «смерти нет», а есть «желторотая тростинка», извлекая из которой простую музыку, человек все глубже понимает свою Сопричастность природе, времени, культуре…

Как дышит маленький Гомер
Всемирной нашей Илиадой.

Гомер, дышащий Илиадой, как маленький мальчик, которого мама усадила над миской с горячим картофелем, накрыла голову полотенцем, и мальчик дышит, дышит, чтобы выздороветь. Так и читатель сборника Игоря Сахновского имеет шанс к последним стихам прийти с оздоровленной душой.

Опубликовано в Вещь №1, 2019

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Моисеев Александр

Автор публикаций в журнале "Вещь", г. Пермь

Регистрация
Сбросить пароль