Александр Лаврин. СТИХИ В ЖУРНАЛЕ “ПЛАВУЧИЙ МОСТ” №1, 2021

Александр Лаврин – один из самых значимых для меня людей в современной литературе. Во-первых, прекрасный поэт, последний и любимый ученик Арсения Александровича Тарковского; кстати, автор одной из лучших, по-моему, книг о Тарковских, отце и сыне. И, кроме того, конечно, прославился он в своё время книгой «Хроники Харона».
Сейчас он подготовил ее для издательства «ПРОЗАиК»… Я известен некоторым преувеличением, некоторым чрезмерным восхищением тех, кого люблю. Но уверяю вас, что тех, кого я ненавижу, я ненавижу тоже достаточно сильно. Лаврина я очень люблю, потому что он предпринял титанический проект. Этот его трёхтомник, который сейчас начал выходить (только что днями вышел второй том), я должен вам сказать, что это для меня было самым сильным художественным потрясением за последнее время.
Первый том – «Хроники Харона» — это вообще всё о смерти: мифы о смерти, новейшие концепции смерти, постгуманизм и так далее. Второй – «100 великих смертей» — история о том, как умирали великие. По объёму фактической информации это, конечно, не имеет себе равных. Но понимаете, в чём самая главная штука? Меня поражает тон, которым Лаврин это пишет. Может быть, потому что он с детства болел довольно много… Помните его знаменитое стихотворение:

Мы вылетим в окна широкие,
Где звезды глядят волоокие,
И рядом – к кровати кровать –
Мы будем по небу летать.

Вот такие стихи о детской больнице, поразительно страшные и сильные. Лаврин был об руку со смертью, он ей, собственно, в глаза смотрел.
Помните, как Пьер Делаланд, выдуманный Набоковым, на вопрос, почему он не снимает шляпу на похоронах, говорил: «Пусть смерть первой обнажит голову». Действительно, перед человеком ей стоило бы обнажить голову, перед феноменом человека, который знает, что он смертен, а живёт, как будто он бессмертен, по выражению Шварца. И вот этот тон бесстрашной насмешки и тон холодного познания, который есть в книгах Лаврина, мне очень близок.

Дмитрий Быков

* * *

Сиянье юного июня,
Копирка ночи, снов загадка, –
Так серебрится в новолунье
Травой спеленутая грядка.

И следом сад к пустому дому,
Привстав на цыпочки, крадется.
Я отдаю тебя любому,
Кому придётся, –

Вот этим листьям и цикадам,
В мембраны листьев голосящим,
Вот этим снам, погибшим рядом,
Не состоящим в настоящем.

Ты видишь: ночь горит напрасно –
Не скрыть следы твоих ладоней
От ясновидящих, от ясно
Свидетельствующих бегоний.

И блик олуненного лика
С крыльца метнется с опозданьем.
Заплачут мята, ежевика
И травы с вымершим названьем,

И, как зарезанный любовник,
Со стоном выступив из тени,
Дрожа, обрушится шиповник
На деревянные ступени.

Гость

Я приехал. А вот и она –
Молодая, немного седая,
Непослушную прядку сдвигая,
Чуть смущаясь, идет до сарая.
Гость приехал, закуска нужна.

Это сполохи дальней любви,
Миражи немудреного счастья…
Вспомни имя и день назови –
Не могу эту память украсть я.

Время движется наискосок.
Прядка вьется на смуглый висок.
Под ногами хрустящий песок.
А сарайчик совсем невысок…

Ни на йоту не дрогнет рука.
Гость приехал. Хозяйка хлопочет!
Бьет крылом обезглавленный кочет
И взлетает легко в облака.

Сирень

Кто бы мы были, когда б не сеть
Нежных страданий, ночной вины?
Жить в ослепленье – и даже сметь
Перебирать, словно карты, сны…

Ляжет «семерка» рубашкой вверх,
Прыгнет лягушкой бубновый туз.
Козырь – суббота, но здесь четверг
Точит балясы и дует в ус.

Выйди из дома – морочит зга,
Прячет зрачок сирота-заря,
А под ногами хрустит лузга
Григорианского календаря.

Тени сирени уходят прочь,
Вмиг источаясь, как будто прут.
И накрывают меня, как ночь,
И в подземелье меня зовут.

Я бы сроднился с моей виной,
Только отвага моя не в счет,
Ибо по-прежнему за спиной
Тихо на цыпочки привстает

Нежно взлетающая, как тень,
И опадающая к виску
Благоухающая сирень,
Перемогающая тоску.

Душа

Душа безбрачна и прозрачна,
А, может, призрачна… Поверь,
Она умеет жить чердачно
И проходить в любую дверь.

Она торопится повсюду,
Где только можно, побывать.
Она готова бить посуду
И падать пьяной на кровать.

Она умеет жить подпольно,
Пересекать моря и шлях,
Она умеет добровольно
Скитаться в скошенных полях.

Душа привыкла жить без тела,
Пусть где-нибудь и как-нибудь,
Хотя, конечно, то и дело
В меня пытается нырнуть.

* * *

«И за борт ее бросает…»
Мне жаль персидскую княжну
И шаль ее с вишневым блеском.
Мы тоже канем в ту волну –
Ведь жизнь прошла, и выпить не с кем.

И не с кем выйти на причал,
Сжимая пачку желтых денег,
Чтоб не священник обвенчал
Волну с волной, а шизофреник.

Чтоб он тоску высоких слов,
Как сеть, на женщину набросил…
Как долго ждал я этих снов,
И брызг речных, и скрипа весел,

И песен каторжный размах,
Летящий вдаль, в чужие страны…
Но слишком быстро, на глазах
Река затягивает раны.

Сквозь гладь воды и ткань времен
И мы уйдем в миры иные…
О этот страшный, сладкий стон,
Душой услышанный впервые!

Сквозь чаек злой переполох,
В земных рассеется обидах
Не то русалки первый вздох,
Не то княжны последний выдох.

Музыка

Тесны октавы, сны просторны –
От ля бемоль до соль диез
Хохочут глупые валторны
Гобоям злым наперерез.

И, повторяя их ошибки,
Со сцены на последний ряд
Слегка расстроенные скрипки,
Как листья поздние, летят.

Гляди, еще одна сорвалась, –
Ей невдомек, что жизнь прошла,
Что оркестрована не жалость,
А смерти швейная игла.

Что небеса над этой сценой
Как дека, треснули в ночи,
Что надзиратели Вселенной
Берут скрипичные ключи.

Что музыка – орудье чести, –
И потому до этих пор
Над осужденным «быть не вместе»
Смычки читают приговор.

Умолкнут флейты и фаготы,
Стыдясь, одернет фрак рояль,
И осторожно дрогнут ноты
На лбу пюпитра, как вуаль.

* * *

Красное платье тебе не к лицу –
В красном гуляет чужая надежда –
Солнечным бликом скользни по кольцу –
Пеной морской распадется одежда.
Встань – и тоску, словно капли, стряхни,
Глянь на закат близоруко и слепо,
Или, как зеркало, переверни
Млечного моря зеленое небо.
Разве ты знаешь, как ночь хороша
Клевером звездным небесных лужаек,
Где на закате исходит душа
Криками ветра, порывами чаек?
Плачь, моя чайка! Стеклянная тень,
Вдрызг рассыпаясь, ударится в берег,
Где затихает, как вымерший день,
Дикая пляска прибойных истерик.
Солнце за морем ветвится, как куст,
Словно пролили вино на куверте…
Раненых раковин розовый хруст
Пуст
и мерцает в запасе у смерти.

* * *

В больнице сумрак. Ночь прошла.
А в шесть утра зима настала –
Из охлажденного стекла,
Из осажденного кристалла.

Она сгодилась бы и в сны,
Но тьма окутает палаты,
Когда из этой белизны
Нашьют больничные халаты.

Истаяв, словно чайный пар,
Судьба проступит через соты:
Придурковатый санитар
В дежурке травит анекдоты,

Крылато вскидывая бровь,
Безумье бродит этажами,
И мальчик в жертвенной пижаме
Ладонь расчесывает в кровь.

Цветочные боги

Ложится на плечи жасминовый вечер,
Включает нам свечи садовый диспетчер.
Внизу воскресает сиреневый ирис,
Как будто его озаряет Озирис.

Вот примулы, словно роскошные пони,
Пришли поголовно ¬ из нежной ладони
Не то Артемиды, не то Афродиты,
Совсем без обиды, ничуть не сердиты.

То вспыхнет шиповник, то жимолость взглянет,
То даже крыжовник Гефестом восстанет.
А то ракрывает роскошное лоно
Огромный пион – фаворит Аполлона.
И каждое лето любого тюльпана –
Как музыка цвета, подарок от Пана.

Твержу, как в бреду: о, цветочные боги!
Толпитесь в саду и у пыльной дороги,
Скрывая без края одежды надежды,
Цветов прикрывая воздушные вежды.
Любимцев своих охраняя от лиха,
О прелестях их говорите вы тихо, –
С гармонией, стройно, в ночи ль, на рассвете,
Чтоб спали спокойно, как малые дети.

Беслан

Дети, как йети, встают на рассвете.
Пара учебников, хлеб и букет.
Выхода не было, выхода нет.

Жаль, что проснулись, не оглянулись,
Вышли за дверь.
Где вы теперь?

Что-то я знаю на этой земле?
Ветер, как нищий, бросается в ноги.
Дверь – на игле, а за ней в полумгле
Мертвые дети бегут по дороге.

1 сентября 2020

* * *

Простите, ириса цветы,
Владельцы гордой красоты.

Прошу прощенья у травы,
У птичьей нищенской братвы
И у небесной синевы.

Гордыню глупую поправ,
Я на колени встал у трав,
У зеленеющих держав,
Жизнь, словно ставку, проиграв.

Я был неправ.

* * *

Черемуха, не спи! Пьяны твои пределы,
Где ветер у ворот заверчен, как цепной…
Кто выпустил в тебя отравленные стрелы,
Как водкой, напоил московскою весной,
Вечернею тоской, шампанским скандальозным,
И грохотом дверей – как выстрелом в упор?
Усталая луна глядит Иваном Грозным,
А в кухне голосит забытый разговор.
Оставь, пошли на двор, где нищие богаты,
Им нужен лай и вой, пустой, как серебро,
Когда придет для них веселый час расплаты,
Чтоб, как монету, жизнь поставить на ребро.
Черемуха, молчи! Чужие здесь не плачут,
Их слезы – сны детей, их дети – голоса…
Пойдет гулять июнь – и все переиначит,
И ляжет свет на след, как белая роса.
И больше ничего, что счастьем угрожало,
Что долго стерегло пустые зеркала, –
Лишь черный патефон стальное спрячет жало,
И глянет тишина, как мышка из угла.
И мы скользнем за ней – в высокое пространство,
В стеклянную метель, мерцающий платок,
Чтобы закрыть навек старинное убранство –
На шелковую нить, на плюшевый замок.

Подари мне…

Окажи мне, родная, услугу,
Даже если не будешь со мной,
Подари мне июльскую вьюгу,
Января ослепительный зной.

Расскажи мне о городе лиха,
Где любая приятна печаль,
Где, как раненая олениха,
Вологодская мечется шаль.

Прочитай мне волшебную сказку,
Где безумный скитается тролль,
И к осеннему лесу указку
Простирает безрукий король.

Покажи мне закатное небо
За парчою вечерней зари,
Подари мне таблетку плацебо,
Только с чем она, не говори.

Прощание

Тень ангела светла, поскольку беспричинна, –
Не ангельская тень, а день в глазах змеи,
Двоящийся, как луч, на блеске перочинном,
Вбирающий в себя мерцания свои.

Так дерево горит, рубинами пылая,
Так осень говорит на языке огня,
Так алая листва, веселая и злая,
Последней глубиной голубит сердце дня.

Прощай, моя любовь, прощай, лавина боли,
Нет больше сил скрывать, что осень – это я,
Что это я стою, собрав остатки воли,
Как дерево, горю в камине бытия.

Я, может быть, погиб, но мне припомнить надо
Фольгу цветочных слез и коньяка пожар,
Закованный в хрусталь янтарного распада,
Просвеченный насквозь, как золотой бульвар.

Электричка

Лидии Григорьевой

Чернильная полночь. Бездонная ночь.
Платформа почти опустела.
И тело, как ангел, уносится прочь –
Почти невесомое тело.

По рельсам летит, как по нотам струна,
По шпалам пропитанным дегтем
Уже за спиною судьба и страна –
Как будто отрезаны ногтем.

Сквозь матовый сумрак ночных проводов,
Сквозь фосфорный свет светофоров,
Твердя заклинаньем оборвыши слов,
Ловя отражения взоров,

Успеть, долететь до последней земли,
И там, пожиная посевы,
Увидеть, как плачут во сне короли,
И молятся их королевы.

* * *

Ты была, мне кажется,
Как короткий сон…
Ночью сердце ёжится
Смерти в унисон.

За вокзальной вечностью,
По дороге в ад
Машешь мне с беспечностью –
Просто, наугад.

Электричка тронется
Прямо со двора…
И опять бессонница
До шести утра.

Не последней – первою,
Смуглой, словно мгла,
Сволочью и стервою,
Но была, была…

Глажка белья

Забыв томление свое,
Все боком да шажком
Ты гладишь влажное белье
Чугунным утюжком.

Платки, простынки и носки,
Рубашки, кружева…
Ни вдохновенья, ни тоски.
– Жива еще?
Жива.

Уйду туда, где снегопад
Закрыл ковер листвы,
Где бабы снежные стоят
С носами из морквы.

Влюбись в такую – и живи
Спокойно целый век!
Но, видно, есть в моей крови
Блуждающий ковчег.

Звонок – и дверь открыта вновь,
И светом полон дом,
Где сердце мне прожгла любовь
Насквозь, как утюгом.

* * *

Простые истины, простые,
Как простыни на чердаке,
Как улицы полупустые,
Как силуэт невдалеке.
Прохожий, на меня похожий,
В закатном свете меднокожий,
Хромает так же, как и я,
Края теней легко кроя.
Ну да, мы сотканы из ткани,
Которой и названья нет,
Ну да, мы все в одном капкане –
На сорок снов, на сотни лет…

* * *

Мы ожили снова, мы снова живем
И родину помним живую, живьем –
Не девочкой мертворожденной
До ужаса изнеможденной…
Но кто мы такие, чтоб это судить,
Когда Ариадны запутана нить,
Когда бытовые изыски
Страшней, чем забытые списки?..
Давай, выходи на порог, на балкон,
Пускай это вечер, пускай это сон,
Портвейна пустая бутылка
И пуля – в отверстье затылка.
А если не пуля, то, значит, петля,
Хрипенье и тленье немного продля,
А может быть, и не хрипенье,
А пенье, небесное пенье…

23 мая 2021 г.

* * *

Ты во сне не говори – договаривай,
Наяву не уходи сновидением,
Осторожно, как мерцающим заревом,
Начинайся за окном птичьим пением.
И когда разбужен день, как медведица,
И блестит в глазах тоска придорожная,
И в подъездах голосит гололедица,
И возможна даже ложь невозможная, –
Продолжайся хоть мерцанием, чтобы
К нам метели привести как спасение –
Превратятся в серебро зимней пробы
Медь, и золото, и бронза осенние.
Превратятся в белизну наши горести,
Очертания земли станут плавными,
И тогда в твоей немыслимой повести
Все герои мне покажутся главными.
Затверди же назубок, как пророчество,
Заучи, как черновик отречения,
Бесконечное свое одиночество,
Подвенечное, как снега свечение.

Опубликовано в Плавучий мост №1, 2021

Вы можете скачать электронную версию номера в формате FB2

Вам необходимо авторизоваться на сайте, чтобы увидеть этот материал. Если вы уже зарегистрированы, . Если нет, то пройдите бесплатную регистрацию.

Лаврин Александр

Родился в городе Советская Гавань в 1958 г. Учился в Московском институте культуры. Работал в журнале «Юность». Возглавлял издательский дом «Красная площадь», журнал «Where Moscow». Автор 22 книг, изданных в Англии, Франции, Италии, Германии, России и др. странах. Написаны они в самых разных жанрах: поэзия, документальная и художественная проза, литературоведение, научно–популярные исследования. Бестселлером стала книга «Хроники Харона. Энциклопедия смерти» (4 издания, 330 тыс. экз.). Лауреат ряда международных премий, в том числе им.Джузеппе Джусти (Италия), Golden Circle Award Marriott International (США). Автор ряда пьес (в соавторстве с Виктором Коркия), поставленных в России и за рубежом.

Регистрация
Сбросить пароль