Триаж
Со своей свечой не ходят, куда не велено.
Стучу по дереву, тру по воску.
Медленно, нехотя, но уверенно
Из-за кустов появляется труповозка.
Как будто старую плёнку перемотали.
И даже пресса, как никогда, прохладна.
Это в Италии, братцы, это в Италии.
А у нас всё ладно.
Подумаешь, два века закоротили,
Какие-то там графики и картинки.
Посидишь недельку на карантине,
Сменишь валентинки на карантинки.
Плакаты “мой руки” в цеху на заводе висят,
В офисном бункере степлеры мышь хоронят.
Это кому за восемьдесят, за восемьдесят,
А нас не тронет.
Где-то в детской по стенкам бегает Соник,
Чтобы не разбудить, ступаю на половицу.
Мне половина от завосемьдесят – засорок,
Значит и умирать наполовину.
Из труповозки люди в испуге выбегут,
Маски наденут, поржут, до дома подбросят.
Это меня не выберут, нас не выберут,
А вас не спросят.
Ушебти
– Ушéбти (египетское: “ответчики”) — статуэтки, которые в Древнем Египте помещались в могилу, с тем чтобы они выполняли необходимые обязанности по отношению к умершему. По верованиям древних, должны были замещать умершего на работах в загробных полях Осириса.
Когда из склепа восходит месяц спасать ушедших,
Под лунным светом на нашем месте стоят ушебти.
Нам не пошили души из драпа, яиц из стали.
И вот ушебти стоят квадратом, где мы не встали.
Они б и рады кричать о рае, молчать о смерти,
Но нам – парады, иным – Израиль, а им – Освенцим.
Им затхлый воздух сжигает ноздри, их лодки утлы,
Погасли звёзды, затихли ноты, упали куклы.
Хранят могилы за нас ушебти. А что нам делать?
Вокруг – другие, они же дети, они ж не деды.
Титаны духа, пророки мозга, не Бёлль, так Шиллер.
Жужжит над ухом семижды Оскар, всемирный Шиндлер:
Мол, всё проходит, и всё бывает, но всё проходит.
И тех, кто годен, не убивают, покуда годен.
А время шепчет: да ты пойми, да. Нам в тот же поезд.
Стоят ушебти, как пирамиды, в песке по пояс.
Им дел огромных и дел невинных по край налито –
Достроить домну, донянчить сына, допеть молитву,
Сплясать на свадьбе, успеть влюбиться, суметь родиться…
И если надо стрелять в убийцу – стрелять в убийцу.
Как будто знают: ковчег разболтан, и мы за бортом.
И выполняют мою работу, твою работу.
Выморозка
На Лене суда, как миски – чугуниевый утиль.
А помнишь форель кузминскую, столичный высокий штиль?
Слоновая кость катарсиса, жемчужная рябь идей…
И лайкнутый пост в контакте про странных, чужих людей,
Которые настоящему назло или вопреки
По-дедовски ставят ящики на серый бетон реки.
В хэндмейдовый плед закутайся, поверь, интернет не врёт:
Сегодня, сейчас, в Якутии кайло разбивает лёд.
Им надо кубы наматывать, пока не пришёл апрель,
Из бензопилы с лопатою – такая себе форель.
Скачай себе фотки с сервера, увидишь: на них не флис.
Здесь каждый – хранитель севера, каких не видал Нетфликс.
Сиди себе, счастье мамино, вискарик стоит вон там.
Под воду уходит майна, ступеньки ведут к винтам.
Цена ледяной ошибки – два месяца псу под хвост.
Стоят они под обшивкою, откуда не видно звёзд,
Молчат голосами хриплыми, как белые ходоки.
Им тоже немного крипово, когда нависает киль.
Им проще, конечно, матом, чем цитатами Кузмина.
На небе, как Лена, матовом, смартфоном горит луна.
Привратник
Мы подходим к маленькой дверце,
говорим мужику: Смотри, мы
писали стихи после Освенцима
до того, как это стало мейнстримом,
ощущали себя то Конфуцием,
то Герасимом, то Мазаем.
Мы вообще мастера любого кунг-фу,
только в дверцу не пролезаем.
Вот этот громкий парень был репер,
он славно панчил, но плохо кончил.
А у этого жизнь в отрепьях,
душа примотана к телу скотчем.
Вот девочка, которая котёнка спасла –
нервничает, круги нарезает.
Здесь каждый вроде не делал зла,
а в дверцу не пролезает.
Мы чуда от мужика хотим:
не забывай про нас, Гарри Поттер.
А у него под плащом хитин,
он – бабочка, а не Пётр.
Я боюсь представить размеры тюрьмы
за его фасеточными глазами.
Сколько он видел таких как мы,
что в дверцу не пролезали.
Вот кто-то упал и молится,
он был козёл и стукач, но
однажды кинул в омоновца
пластиковый стаканчик,
надеялся, что это зачтётся
за погашенный займ.
Все мы бузили в детстве, но чё-то
в дверцу не пролезаем.
А стена от небес до небес горою
с облаками-бойницами.
Мы же гении да герои –
что ж он нас не боится?
Вот – праведники, вот – паломники,
вот – авторы мема про дедов.
И мы не видим в стене проломы,
потому что не нами проделаны.
Маша пишет…
Маша (7 лет) пишет Богу (13 лет):
– “Не забирай меня отсюда. Меня здесь нет.
Принеси мне подарков, и маму мою верни,
И когда уходишь, пожалуйста, не хлопай дверьми.”
Маша (17 лет) пишет Богу (23 года):
– “Ты красив, я знаю. Если хочешь, я тебе дам.
Я устала быть гордой. Я устала быть годной.
Все мои птицы расселись по проводам
И не взлетают, они никуда не взлетают,
Дыры от сигарет на крыльях своих латают,
Их клювы в экстази, их голоса в пуху –
Ты и сам знаешь, как оно наверху.”
А время идёт, и сны остаются снами,
А не чем-то, происходящим с нами.
Трёхмесячному младенцу ещё ничего не снится.
Маша пишет:
– “Понимаешь, я опять ученица.
Когда он хочет пить, я подношу ему воду,
Когда он спит, слушаю, как он дышит…”
Маша (27 лет) пишет Богу (33 года).
Знает, что уже не ответит, но пишет, пишет…
Опубликовано в Витражи 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!