ВЕРОФИЛОСОФИЯ КОНСТАНТИНА КЕДРОВА
(Константин Кедров-Челищев, Восьмигласие мироздания. Том 1. Елена Кацюба. Восьмигласие мироздания. Том 2. – М., Издательство Российского союза писателей, 2020. 312 с., ил.)
Мало кто может быть одновременно и лектором, и поэтом, и художником, и исследователем, и метафизиком, и даже энциклопедистом. Это создаёт большой объём бытия и широкую амплитуду. Все эти грани таланта Константина Кедрова представлены в его новой книге «Восьмигласие мироздания». Кедров – это человек, который пришёл к читателю с новым зрением. Путешественник из будущего, Константин Кедров соединил в своём творчестве науку, религию и искусство. Есть люди, которым дано больше, нежели остальным. Но не каждому удаётся реализовать свой потенциал. Издание книги – особый вид творчества. Нужно составить её таким образом, чтобы общая идея смогла показать хорошо знакомые произведения с неожиданной стороны. Константин Кедров – человек системного мышления. Это помогает ему производить не только анализ, но и синтез. Что и увидели мы в его новой книге.
«Восьмигласие мироздания» – попытка создать книгу, которая была бы «вещью в себе». Которая совмещала бы и лирику, и её толкование.
«Моя поэзия изначально религиозна и космологична», – говорит в новой книге Кедров. «Восьмигласие» – это квинтэссенция нового мировоззрения, где поэзия мыслится как знание. Порой кажется, что стихи, обильно присутствующие в «Восьмигласии», служат только комментариями к философии и космологии вселенского разума.
Зеркальный паровоз
шёл с четырёх сторон
из четырёх прозрачных перспектив
он преломлялся в пятой перспективе
шёл к неба к небу
от земли к земле
шёл из себя к себе
из света в свет
По рельсам света вдоль
По лунным шпалам вдаль
шёл раздвигая даль прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
он вёз весь свет
и вместе с ним себя
вёз паровоз весь воздух весь вокзал
всё небо до последнего луча
он вёз
всю высь
из звёзд
он огибал край света
краями света
и мерцал как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо…
Порой стихи Кедрова кажутся мне автопортретами автора, даже когда он пишет о неодушевлённых предметах. И «Зеркальный паровоз» – не исключение». «Шёл из себя к себе» – сквозной мотив лирики поэта. Развитие идёт, когда ты черпаешь новое не где-то, а в самом себе, подобно тому, как Зевс родил из своей головы Афину Палладу. Ведь космос – он и внутри нас! «Восьмигласие мироздания» – своего рода малое избранное поэта в одном томе. Само понятие «Восьмигласия» восходит с православной традиции. Православный авангардист – не правда ли, звучит, на первый взгляд, парадоксально. Ведь православие – это, в первую очередь, поклонение Традиции, в широком смысле слова. Но вспомним: «Слово о полку Игореве», с точки зрения современной поэзии, в сущности, произведение авангардное, поскольку написано мелодическим верлибром. Порой авангард – это хорошо забытая традиция. Вот и верлибры Кедрова, будучи авангардными, новы только по содержанию. По форме – это хорошо известная православная литургия. Подобно тому, как Скрябин в каждой ноте видел один из цветов спектра, у Кедрова в «Восьмигласии» каждый глас – это имя сущности. Мне кажется, поэт многое почерпнул у обэриутов. Абсурдна «Симфония для Бонапарта». Абсурдна «Анафема Льву Толстому». Абсурдизм бытия, мало понятный советским людям с их линейным мышлением, обретает сейчас новую жизнь. И мы видим это в «Восьмигласии мироздания».
Человек бессмертен, поскольку вселенная – продолжение его тела. В философской системе Кедрова внутреннее и внешнее, низ и верх постоянно меняются местами. И, как в математике, от перемены слагаемых сумма не меняется. Кедров назвал взаимозаменяемость большого и малого, внутреннего и внешнего инсайдаутом. Хлебников, Державин, Коперник, Флоренский, Андрей Белый, Эйнштейн, Аристотель – вот далеко не полный перечень предтеч инсайдаута. Инсайдаут – это не только поэзия. Это голографическая астрономия. Это реальность, построенная из «мнимостей в геометрии». Само по себе восьмигласие – структура достаточно сложная. Но внутри «большого» восьмигласия в книге Кедрова присутствует ещё и «малое» восьмигласие – поэма «Пламя Паламы». Они соотносятся примерно как МКАД и Садовое кольцо. Это такая смысловая матрёшка. Каждый глас проиллюстрирован в книге цветными картинами самого автора. «Восьмигласие» – это музыка. Взаимодействие поэзии, религии, философии, живописи, герменевтики образует невиданную музыку сфер. Музыка Кедрова – это синтез всего, что нас окружает. В то же время, «Восьмигласие» – поэтический театр внутри актёра, автора пьесы. Огромное, фундаментальное значение для мировоззрения Константина Александровича имеет теория относительности Эйнштейна. Ей уделено в новой книге особое внимание. Казалось бы, какое отношение может иметь физика к поэзии? Но, оказывается, новая физика говорит нам о бессмертии человека в поэтическом космосе. Книга и завершается восьмым гласом – «лексиконом бессмертия». В целом, «Восьмигласие» можно рассматривать как маленькую духовную энциклопедия XXI века. Поэт подвижнически несёт свою верофилософию, адресуя её как современникам, так и потомкам.
Андрей Вознесенский считал Кедрова «самым умным русским поэтом».
Как ни странно, книги нобелевского номинанта скудно рецензировались в нашей стране. Думается, по той простой причине, что людей, способных взять планку излагаемого, всегда было немного. Конгениально о человеке-оркестре может написать только другой человек-оркестр. Как быть? В «Восьмигласии» мастер сам комментирует свои стихи, и это тоже – шаг навстречу читателю.
ОБРУЧЁННЫЕ ВЕЧНОСТЬЮ
Книга была уже свёрстана, когда неожиданно покинула этот мир многолетняя спутница Константина Кедрова – Елена Кацюба. Тогда издательство Российского союза писателей предложило издать второй том «Восьмигласий». Естественно, составителем этого тома стал Константин Александрович Кедров. Книга показывает многогранность творческого наследия Елены Кацюбы. Помощник и соратник Кедрова (здесь это высокое слово вполне уместно), Елена состоялась как поэт-новатор анаграммно-палиндромного направления. «У каждого слова есть его тело и его душа. Смысл слова – его тело. А вот душа слова – его звучание, – говорит в книге сама Елена Кацюба. Елена начинала свою поэтическую деятельность в студии им. Владимира Луговского в Казани. Был такой известный советский поэт, похороненный на Новодевичьем кладбище. Вместе с Еленой эту студию посещал молодой Константин Кедров. После переезда в Москву Елена Кацюба работала в библиотеке им. Тютчева и библиотеке им. Чехова. Она внесла неоценимый вклад в техническое обеспечение поэтического товарищества ДООС и «Журнала Поэтов», снимала все мероприятия на видеокамеру, редактировала журнал, вела переписку с авторами. И при этом оставалась самобытным, ни на кого не похожим поэтом. Кацюба составила два больших словаря палиндромов. Во втором томе «Восьмигласия мироздания» есть стихи, целиком составленные из палиндромов.
ЗЕРКАЛО ЕВЫ
Аве, Ева!
Ума дай Адаму.
«Рад я, ем змея дар».
Но мед – ада гада демон.
«Я –аркан-звезд, ад, зев, знак рая,
я луна нуля,
ада к раю аркада!».
Узор ангела лег на розу,
нежен
летел,
лад Евы ведал.
В аду зло полз удав.
Если каждый палиндром – это горизонтальная бесконечность движения слева направо и справа налево, то серия палиндромов, объединённая общим замыслом – это почти маленькая вечность, выхваченная из космоса и превращённая в стихи. Палиндромы наглядно нам показывают, что, как бы далеко ты ни шёл, можно по тому же пути вернуться обратно в свой родной дом. В свою тонику. Палиндром является зеркалом, которое смотрится в себя. Я уже чисто машинально, по привычке, читаю стихи Елены и слева направо, и справа налево, в обратном порядке, даже если никакого палиндрома там нет. В стихах Кацюбы всегда присутствует великолепная звукопись: аллитерации, анаграммы и внутренние рифмы. Тексты и кроссвордно-аналитичны, и душевны. Есть во втором томе «Восьмигласия мироздания» и смысловые палиндромы.
СВЕЧА БОИТСЯ ТЕМНОТЫ
Чем больше страх свечи – тем ярче свет
Чем ярче свет – тем жизнь свечи короче
Чем жизнь короче – тем сильнее страх
Чем страх сильней – тем ярче свет свечи
Чем ярче свет – тем жизнь короче
Чем жизнь короче – тем сильнее страх…
«Свеча» – одно из последних стихотворений Елены. Всё переплавляется в тигле времени. «Вечно живой огонь, мерами вспыхивающий, мерами потухающий», – говорил Гераклит.
Мы – сыны ОГНЯ
дочери ОГНЯ
мы среди ОГНЯ не сгорим
Брошенные в ПЛАМЯ
наше слово – ПЛАМЯ
мы не предадим
Мы среди ОГНЯ
мы – душа ОГНЯ
каждый человек – ПЛАМЕНИ язык
Мы играем
мы сверкаем
мы горим и не сгораем
пляшет ПЛАМЯ
языками
в нас
Если нет в тебе ОГНЯ
не ходи вблизи ОГНЯ
берегись детей ОГНЯ
не глядись в глаза ОГНЯ
не коснись рукой ОГНЯ
Вмиг испепелит тебя
ПЛАМЕНЬ-человек.
Поэт – это «рукопись, которая не горит». Также в книге Елены Кацюбы представлены «голосами» её знаменитая анаграммная поэма «Свалка», поэмы «Сальери и Моцарт» и «Агада». Всё это требует тщательного изучения. Завершается книга «Словотворным памятником Елене Кацюбе «Елена – Вечность», написанным Константином Кедровым в первые дни расставания с Еленой. Супруги, прожившие вместе 55 лет, теперь обручены вечностью.
ИНОВИДЕНЬЕ АЛЕКСАНДРА СПАРБЕРА
(Александр Спарбер, Жизнь засекомых.– М., Стеклограф, 2020. – 114с.)
Александр Спарбер (далее – АС) – поэт необычный. Он много пишет о «малых мира сего» – животных, насекомых, обитателях подводного мира. И пальма первенства, как ни странно, принадлежит именно насекомым. С таким кафкианско-таблеровским интересом к братьям нашим меньшим я сталкивался крайне редко. Сам по себе выход в свет новой книги АСа является событием для читателей и почитателей его творчества. В названии книги Александр использует изобретённый им неологизм «засекомые». Кто же такие эти «засекомые»? Насекомые? И да, и нет. «Засекомые» шире, чем насекомые. Это живые существа, которых можно «засечь» невооружённым глазом. К примеру, амёбу без микроскопа засечь не представляется возможным. Поэтому амёба – не засекомое. А вот засечь, скажем, дракона – проще простого. Это достаточно увлекательная интеллектуальная игра макромира и микромира. Концептуально это выглядит как стихотворное кафкианство. Как и у Кафки, у Спарбера есть своё «Превращение», когда лирический герой превращается в муравья. АС применяет «гибридное зрение», когда за перевоплощениями следуют обычные наблюдения человека.
Во многих своих фантазиях АС – поэт книжный. Но «Жизнь засекомых» – действительно жизнь, а не рефлексии о жизни. Спарбер – отличный стилист. Он умеет перевоплощаться в другие существа и пишет обо всём с добрым юмором. Человек в высшей степени наблюдательный, АС в новой книге в необидной для человеческого достоинства форме повествует о нашей общей с другими живыми существами участи. Урок зоологии от Александра Спарбера удался! Но панорама книги намного шире. Меня неизменно цепляют философские стихи АСа о жизни, смерти и воскрешении. Много таких стихотворений и в «Жизни засекомых». В то же время, поэт «боится понимать» ускользающие от разума вещи:
Боюсь понимать. Напевает опять и опять
сверчок свою песню с небесной какой-то завалинки:
Мол, рано, сыночек, не бойся, жива ещё мать,
и ты ещё маленький, маленький…
И заканчивает стихотворение так: «Значение слова „всегда” понимаешь ли?». Не надо торопиться понимать сущностные вещи! АС – мастер развёрнутых метафор, где частный случай или жизненное наблюдение вдруг вырастают в большое обобщение, которое носит, как правило, философский характер. Вот как это работает. В одном из стихотворений поэт пишет, что «намедни» он ушёл с «вечеринки диванной». А на следующий день герою позвонил приятель и сообщил, что самое интересное началось, когда он ушёл. Не правда ли, подобное случалось едва ли не с каждым из нас! Но кому придёт в голову об этом писать? А вот у Спарбера тут же сработала мысль: точно так может случиться и после нашего ухода из жизни! Ведь сейчас жить намного интереснее, чем во времена царя Гороха! И поэт, не выходя из своей привычной полушуточной манеры, высказывает странную мысль о том, что все мы словно бы живём «до нашей эры». А самое интересное – естественно, то, что случится после. Спарбер, на мой взгляд, прежде всего поэт-философ. Есть одна мелодия, которая в различных вариациях проходит через всю его книгу. Это мотив прощания. Вот, навскидку, некоторые стихи из «Засекомых», где этот мотив, без сомнения, присутствует: «Когда я уеду на Дальний Восток», «Обратная волна», «Непрерывная жизнь», «Карета». Причём для АСа прощание – это не трагедия и даже не драма. Это просто новый лирический опыт, о котором мы мало что знаем.
Когда – какой-нибудь зимой –
все наконец умолкнут споры, –
неслышно явится за мной
карета-мягкие рессоры.
Она помчит меня туда,
Где ни жестоких нет, ни слабых,
на поворотах и ухабах
покачиваясь иногда.
И будет снег, и будет смог,
и ночь, и стук копыт по насту:
– Как жил ты,
как ты жил, сынок?
Как жил,
как жил,
как жил без нас ты?
В покрытой корочкой душе
такая вдруг пробьётся мякоть,
что мне захочется заплакать…
Но не получится уже.
Небольшая по объёму книга Спарбера – яркое событие даже на фоне участившихся во время пандемии презентаций новых книг разных авторов. Во-первых, АС показывает нам умение мыслить книгами. «Жизнь засекомых» – это концептуальная книга. Во-вторых, она насыщена внутренними коллизиями, далёкими от жизни зверей и насекомых. Поэт параллельно охватывает ещё и другие темы. И они тоже «цепляют». Например, в стихотворении о голландских конькобежцах – «Конькобежном блюзе» поэт выступил в очень редком для современной поэзии амплуа – ребёнка-болельщика. Мальчик Саша смотрит зимнюю Олимпиаду в Гренобле. Я вот не смотрел, по малолетству, ту далёкую Олимпиаду. Но голландских конькобежцев Схенка и Феркерка хорошо помню, поскольку они выступали ещё долго после 1968 года, а один из них, Схенк (правильно Шенк), через четыре года стал абсолютным триумфатором следующей зимней Олимпиады в Саппоро. Мальчику не важно, кто выиграл. Он ещё не знает, что болеть лучше за своих, а не за представителей страны тюльпанов. Но музыка их имён звучит в сердце поэта и поныне. Никто уже не помнит имён старых чемпионов, конькобежный спорт мало кому интересен. Стихи Спарбера помогают нам задуматься о текучести не только мгновений, но и ценностей в жизни.
Жужжалки и ворчалки, бормоталки спарберовские – от них прямая дорога к энтомологии. Сперва жужжишь сам, и потом начинаешь прислушиваться и к другим. «Засекомых» проиллюстрировала графикой художник Анна Лукъянова. Иллюстраций невероятно много – проиллюстрировано почти каждое стихотворение! Повествуя о жизни засекомых, автор широко использует приём «остранения», открытый Виктором Шкловским. И, как мне кажется, преследует при этом цель выйти за пределы обычного «человеческого» мышления. «Я заблудился в тексте, как в лесу. / Точнее, в языке. Не в том ли дело, / что все мы рвёмся выйти за пределы, / куда-нибудь, на волю, на несу- / ществующее поле, где растут / нездешние растения и злаки? / И вот, чутью поверив, как собаки, / мы кружимся и ищем, ищем след…».
У Спарбера над стихией слов почти всегда витает, как дух, некий замысел. В нём берёт начало творимый космос. Во многих стихотворениях присутствует драматургия: зачин, развитие, кульминация и, наконец, развязка. Какая-нибудь история, сюжет. Автор десять лет почти профессионально занимался театром. Возникает ощущение, что у Спарбера нет ничего лишнего, ему, как правило, хватает для реализации замысла нескольких строф. Всё схвачено невидимой – и потому особенно чудесной! – гармонией. В авторском чтении это порой даже заметнее, нежели на бумаге, слышен симфонизм малых форм.
АС – стихотворец высококультурный и эрудированный, глубокая, разносторонняя личность. Порой мне кажется, что ему вообще не интересны сюжеты без двойного дна. Сюжеты, которые нельзя было бы перетолковать. «Книжное» в лирике Спарбера мирно уживается с актуальным на почве жизненности. Вместе с тем, можно говорить о пессимистическом мировоззрении Спарбера. Конечно, это – философский пессимизм вполне жизнерадостного человека. Многие стихотворения Александра построены на контрасте философии и жизни. Почему человек становится пессимистом? Не потому, что он много думает и тем самым «умножает скорбь». А потому, что у него по каким-то внутренним причинам не всегда получается утопить себя в радости бытия, отвлечься от предчувствия неизбежности финала.
«Ночь, улица, фонарь, аптека» – эти блоковские строки стали хрестоматийными. А вот у Спарбера тема дежавю идёт через образ… поливальной машины. Поэт часто путешествует по эпохам. Данте у него превращается в Дантеса (удивительное сходство фамилий!). «Как можно поставить рядом величайшего поэта эпохи Возрождения и хладнокровного убийцу Пушкина?» – может резонно возразить читатель. Но, на мой взгляд, это стихотворение Александра Спарбера – вне морали. Оно – о том, насколько причудливыми могут оказаться пути реинкарнации души человека. Стихи АСа сдобрены изрядной дозой иронии и самоиронии. А ещё его стихи способны вызвать катарсис. Как, например, вот в этом стихотворении:
Я иду дворами и бульварами,
где гоняют кошки голубей,
и торчат – поодиночке, парами –
голые болванки тополей.
Это слабо сказано, что голые:
ранним летом (пух – нельзя, нельзя!)
отрезают руки им и головы,
чтобы не разбрасывались зря,
не дотрагивались чтоб, не мыслили…
В августе я вижу, между тем:
каждый ствол опять покрылся листьями,
что растут ладонями из тел.
…И когда мы побредем дорогами
в осыпающейся тишине,
дай нам всё, чего мы не дотрогали,
не коснулись, не познали, не…
Вместо того, чтобы искать лекарство от аллергии, жестокосердные люди решили рубить тополя. Глупость заразна. История эта внутренне трагична, она изобличает в человеке жестокого «царя природы». Александр Спарбер выстраивает мысленную иерархию: если мы так поступаем с деревьями, найдутся и те, кто схожим образом захочет поступить с нами. Всё в природе взаимосвязано. Стихотворение классицистично, в лучших традициях русской поэзии. Жизнь побеждает. Её не остановить, и в конце лета квадратные тела тополей обрастают новыми зелёными побегами. Многие поэты сейчас обрывают речь на полуслове, не договаривают слова. Это стало модным. У Александра Спарбера, на мой взгляд, это – не просто литературный приём. Это один из элементов эстетики. Недоговоренное слово (или целое предложение) имеет у него те же права, что и слово полновесное, произнесённое без «глотания» суффиксов и окончаний. Например, в другом стихотворении у него «исчислено, отмерено и взве…». Понятно, что дальше идёт тот самый «упарсин». Зато появляются свежая рифма, новое звучание. Языковая недоговорённость не оставляет у поэта смысловых лакун в тексте.
Просто хороший поэт закончил бы стихотворение о тополях «ладонями из тел», возрождением жизни в искалеченных калибанами деревьях. Но поэт очень хороший(а АС, без сомнения, таковым является) продолжает. Свежие побеги мышления прорастают у Спарбера в универсальное «мы»: мы, деревья, мы, люди (другие, не те, которые рубят деревья). Что-то мешает нам расти выше – глухие современники, неблагоприятные условия, эпидемии, наши собственные страхи… Но будет ещё (мы верим!) «жизнь после жизни» – в этом ли мире, в том – «по ту сторону» уродства и боли. И автор молит Всевышнего дать нам всем «допеть» в новой жизни всё, что мы по тем или иным причинам не допели жизнью раньше. И здесь частица «не» без сопутствующего глагола даёт максимально глубокое прочтение этой мысли. В заключение, хочется сказать вот о чём. Лирика Спарбера амбивалентна. Поэт умеет и грустить, и радоваться жизни. Всё это создаёт объём бытия и здоровую эмоциональную атмосферу. На мой взгляд, «Засекомые» Спарбера будут интересны и детям. Конечно, выборочно, не всё. Но, в сущности, «Засекомые» – это книга пограничного сознания, близкого к детскому.
«ИЗНУРЯЯ ДУХ И ПЛОТЬ…»
(Света Литвак, Агынстр. Стихотворения. – М., Вест-Консалтинг, 2020. – 150 с.)
Света Литвак продолжает в своём творчестве «хлебниковскую» линию русской поэзии, которую ярко представляют в современной поэзии Сергей Бирюков, Константин Кедров, а также ушедшие от нас Елена Кацюба, Вилли Мельников и Владимир Климов. Я двумя руками голосую за экспериментальное творчество. Во-первых, таких авторов «адски мало». Во вторых, поэты-авангардисты постоянно рискуют качеством, поскольку ходят нехожеными, необъезженными творческими тропами. Но зато у авангардиста больше «прав на ошибку», поскольку он вторгается в область неведомого и непознанного.
Светлана Литвак не замыкает себя в единственном направлении. Наряду с футуристическими произведениями, она пишет и традиционные стихи, не теряя при этом яркой и узнаваемой индивидуальности. Часто у неё это гибридная «смешанная техника». Уже самим названием книги Светлана вызывает огонь на себя и одновременно очерчивает ареал своего обитания. «Агынстр»! Вполне в духе «дыр бул щыл убеш щур». Думаю, Алексей Кручёных гордился бы Светой Литвак как лучшей своей ученицей. Что меня удивляет больше всего в новой книге? Литвак умудряется в «заумный» текст вводить лирическое волнение. То, чего не было у Кручёных. Сочиняя новаторские стихи, Литвак хорошо владеет традиционным инструментарием. Ученица Ковальджи часто публикуется у Кедрова и Кацюбы в «Журнале Поэтов». Мне кажется, творчество Елены Кацюбы тоже повлияло на её поэтику. В частности, её «Нить Ариадны»:
замагнить, замагнить, замагнить мне сердца нить
этот приступ несвободы должен был меня казнить
нет, слова не могут сами быть свободными частями
страшной речи между нами со стальными челюстями
На обложке «Агынстра» выведено «Света Литвак». Именно Света, а не Светлана. То есть имя Света не следует считать детским или уменьшительно-ласкательным. Это вполне себе «взрослое» имя. И оно… выступает как псевдоним поэта. И причина такого предпочтения – наверное, прежде всего, фонетическая. А ещё – Света короче, чем Светлана, и краткость здесь тоже «сестра таланта». Света Литвак – лауреат Международной отметины имени отца русского футуризма Давида Бурлюка. Для неё характерно «перформансное поведение», она – «акционистка», и это в большой степени влияет на её тексты.
Кошка
полундра
вода
катастрофа
вода
катастрофа
вода
Всю книгу пронизывает утонченная эротика. «Платья разбросаны по траве». «Ванька-встанька спозаранец». «Лиф влезал на гульфик за поля». Ввиду такой направленности текстов начинаешь слышать эротический подтекст даже в посторонних текстах, где его нет. «Увлечься и ввинтить шурупчик за шурупом». Или вот: «Дюж в сажени косой».
Надо сказать, что и в рамках авангарда существует своя «традиция»: часто кто-то уже делал это прежде. Но даже с учётом таких соображений, книга Светланы Литвак поражает разнообразием форм. Надо заметить, что текущая действительность современного мира нелинейна и авангардна.
бедное сердце, терпи свою долю
по факту умозаключаемую
исподволь словотворю, своеволю
мудрствую, бедствую, безумствую
некуда деваться, облюбуй любую дорогу
то ли умилять, а то ли умирать
или растрогать или расторгнуть
как бы слукавить, чтоб не выбирать
если уж хочешь втемяшить что-то кому-то
вроде абстрактной репризы в конце комедии
выложи как последнюю улику и валюту
буквари да словари да энциклопедии
Я бы погрешил против истины, если бы заявил, что все без исключения стихотворные эксперименты Литвак легли мне на душу и вызвали восторг. Но в случае со Светой важен, прежде всего, сам поиск и размах этого поиска. Широта стилистических фигур у Литвак впечатляет. Тут и чисто звуковые эксперименты «а ля Хлебников», и таблички в духе Льва Рубинштейна, и видеомы, и заумь, и слова, написанные от руки, и палиндромы, и многое, многое другое. Есть и пародии на иноязычную речь. Фактически, Литвак собрала в своём творчестве все актуальные формы современного авангарда. Светлана не так часто издаёт книги. Однако именно книга, на мой взгляд, идеальная площадка для экспериментов: слишком смелые тексты журналы просто могут не взять.
В авангардных текстах поэтесса часто использует тот же инструментарий, что и в традиционных стихах. Вот, например, аллитерации. «Чванливое человековедение чуждо чесоточному четвероногому. Чистота чревата чепухой, чумой, чушью, чёрт-те чем». Сарказм в аллитерациях! Чуткость к звучащему слову позволяет Светлане талантливо переиначивать слова, произвольно сокращая их или убирая из них гласные. Норма объявлена аномалией, вдохновляя контринициацию. Свете Литвак нельзя отказать в оригинальности и тотальной непохожести на других. В её стихах есть самобытность. Так же был непохож на других Василий Розанов. Непохожесть льнёт к непохожести. В новой книге Светланы есть стихи, посвящённые Розанову.
Если стандартный писатель часто хочет потрафить читателю, написав «о приятном», то Света Литвак, наоборот, подобно Алине Витухновской, часто возбуждает читателя «неприятным». Ей свойствен эпатаж. Порой это у неё – «навьи чары», ведьмачество. В этом она – последовательница символистов Серебряного века. Те тоже хотели во всём дойти до предела, неважно, со знаком плюс или со знаком минус. Поэтесса искренна, гуманна и нестыдлива.
повседневный надеваю костюм
бодро бренчу рублями
подражаниям подверженный ум
брезжит в ответ рекламе
только если вертикально стоишь
мыслишь вслух популярно
а когда горизонтально лежишь
лжёшь перпендикулярно
я запираюсь от себя изнутри
ветреная гордячка
изнуряя дух и плоть до зари
похотью и горячкой
я внедряюсь в продолжительный сон
клейкий, нелепый, сложный
смутно догадываясь, что он
худший из всех возможных
«Изнуряя дух и плоть» – это такой спорт отважных, которые надеются, изменяя свои состояния, добиться новизны восприятия мира. Этим путём шли в своё время Шарль Бодлер и Эдгар По. Стихи Светы Литвак вызывают споры о критериях восприятия поэзии. Она играет со шрифтами. В новой книге много визуальной поэзии. Эротики не просто много – она в книге вездесуща. Замечу, что поклонников де Сада или Захера-Мазоха среди читателей немного. Поэтому обращение поэта к странному и вызывающему контенту неизбежно уменьшает аудиторию. Но это нисколько не пугает Светлану. Муж-поэт поддерживает её начинания, а в паре и противостоять миру не страшно. Язык позволяет ей идти любым путём.
В београде – сладолёд, в новограде – гладослёз
в новисаде – стихослад, в петрограде – ветр-и-град
в москваграде – снегопад, младостар и ретроград
Вот уж ретроградство Свете точно не грозит. Она вся – поиск и движение. Вперёд? Иногда важно просто идти. Даже если ты уже состоявшийся поэт.
ДВОЕ НА КАЧЕЛЯХ
(Олег Бажанов, «Не кончается синее море…». Роман. – М., ИПЛысенкоА. Д. PRESS-BOOK. RU, 2018. – 263 с.)
«Не кончается синее море…» – роман психологический. Олег Бажанов выбрал невероятный по движению вверх-вниз сюжет. Виктор Гриднев влюбляется в свою начальницу и… не помнит, что несколько лет тому назад у него уже был роман с этой женщиной. Неузнавание удивляет до глубины души: как такое вообще возможно? Амнезия? Как Джемма у Этель Войнич в «Оводе» могла не узнать своего Артура? Ведь голос-то никак не подделаешь! Но у Олега Бажанова в этом аспекте – полная достоверность. Девушка стала женщиной и из брюнетки стала блондинкой. Сложнее было бы, наверное, наоборот, узнать её с первого раза. Ведь они встречались прежде в другом городе и всего два дня. Что-то в нас неуловимо меняется с годами, и даже любящие колеблются: тот это человек или не тот? Подобные ситуации часто встречаются, например, в древнегреческих трагедиях. А название книге Олега Бажанова дала строчка Ильи Резника из популярной песни в исполнении Татьяны Булановой.
Действие романа начинается… после пяти лет ухаживаний главного героя над дамой сердца. Это достаточно странно, учитывая тот факт, что прежде Виктор был бабником и ловеласом. Вопиющая неспешность при сегодняшних темпах жизни. Но роман правдив, потому что биографичен. Это автобиография с элементами вымысла. Автор углубляется не только в мужскую, но и в женскую психологию. Тонкий психологизм, прекрасный язык и захватывающий сюжет – три кита, на которых держится произведение. Но книга интересна не только поэтому. Герои романа – духовно богатые люди. Читателю интересно познакомиться с их мыслями даже просто так, безотносительно к сюжету. Вот, например, что думает главная героиня о счастье. «Человек счастлив, когда не задаёт вопросов о степени своего счастья, не пытается докопаться до истины, а просто живёт в гармонии с собой и окружающим миром. Когда же возникают всевозможные „а вдруг“, „если бы“, „может быть“, окружающий мир сужается до потери личной свободы, и человек загоняет себя этими „если“ в какой-нибудь дальний угол, становясь рабом обстоятельств и всяческих условностей, и шансы выбраться из него в нашем информационно перенасыщенном пространстве ничтожны. А жизнь день за днём проносится мимо, не давая никому из нас ни одного шанса прожить вчерашний день заново».
Счастье у Олега Бажанова появляется порой из ниоткуда, как подарок судьбы. «Не кончается синее море» – книга-ловушка. Читатель, вместе с главным героем, первую половину романа даже не догадывается о причине странного поведения главной героини. О том, что она помнит прошлое.
Настоящее в романе Олега Бажанова вырастает из живого прошлого. Прошлое, казалось бы, безвозвратно ушло, но неожиданно воскресает, в реалиях уже «новой» жизни. Вчера не умирает никогда. Роман Бажанова одновременно прост и сложен. С одной стороны, произведение мало насыщено второстепенными персонажами, это, в сущности, двухголосая фуга в объёмом в двести шестьдесят страниц. Но чувства главных героев так насыщенны, претерпевают столько метаморфоз, что нам этого вполне достаточно. История любви напоминает двойной ход амфисбены: чувства героев мечутся между двумя полюсами, любовью и ненавистью. Мимолётный курортный роман перерождается у героев в глубокое чувство. Бажанову присуще редкое для современного писателя качество: умение доводить читателя до катарсиса, до слёз. Герои романа не сжигают мосты, потому что не сжигает мосты сама любовь.
Роман Олега Бажанова похож на шкатулку с эмоциями. Шутки, доверительный тон, афоризмы житейской мудрости рассыпанные, подобно перлам, по пространству романа, заставляют читателя время от времени останавливаться и задумываться. И, когда ты просто наслаждаешься неторопливым течением романа, писатель уже готовит новый вброс адреналина. Месть перерастает в любовь, ведь их питает одно и то же переживание. Встряхнёшь шкатулку с эмоциями – из неё выпорхнет одно. Ещё раз встряхнёшь – а там уже другое. Ведь всё это тоже находилось там, внутри! Богата душа человека! У Бажанова это своего рода «крещение» любовью, исчерпывание её ликов – от ситуационной ненависти до предметного обожания.
Любовь творит человека. На протяжении романа Виктор из циника превращается в романтика. Героиня «превратила внутреннее „я“ мужчины в вечный двигатель». Книга Бажанова – кладезь крылатых изречений. «Каким неуклюжим становится человек, когда любит». «Для женщины нежность, не требующая последствий, намного ценнее нежности – прелюдии к интимной близости». «Как писатель, понимаю, что моя любовь потому и хороша, что невозможна». «Женщина от любви умнеет, а мужчина – наоборот». «Мы любим друзей за время, проведённое с ними». «Самая хрупкая вещь на свете – это репутация». «Я был бы не против, предложи она мне сейчас взойти вместе на инквизиторский костёр». «Правда заключается не в том, что время проходит, а в том, что мы бесследно проходим сквозь время». В силу незаурядной афористичности роман читается внимательно. Можно пропустить что-то важное! Но в книге Бажанова меня больше удивляет даже не философия. Автор умеет насытить повествование тогда, когда, казалось бы, ничего в жизни героев не происходит. Это действительно «длинное дыхание», как в поэзии!
Любовный роман Бажанова – ещё и приключенческий. Правда, любовные приключения героям не всегда в радость. Кто бы мог подумать, что дорога жизни для героев закольцована, подобно МКАДу или Садовому кольцу. Это, в сущности, «двое на качелях», как в пьесе Мэла Гибсона. Но вот парадокс: чем длиннее дорога, тем больше энергии вкладываем мы в её преодоление. Слишком легко давшееся нам не по карману. И получается – извилистый, тернистый путь для души плодотворнее, нежели прямой. До такой степени, что на новом витке пути ты входишь в ту же гераклитовскую реку, которая, как известно, к тому времени уже – принципиально другая.
Река любви только по названию – та же. Теперь это уже совершенно другие мужчина и женщина. И великое чудо, что любовь у них не проходит. Этому, конечно, поспособствовало и преображение героя, Виктора Гриднева. Сильное чувство дисциплинирует героя, побуждает к самосовершенствованию. Надежда умирает последней. Чтобы жизнь не казалась Виктору мёдом. Бажанов даёт ему ещё одно испытание. Женщина, обиженная любимым мужчиной, может кратковременно вступить даже в лесбийские отношения, чтобы заглушить боль. Но она не может быть счастлива с женщиной, если её природа – другая. Как, должно быть, несчастны женщины в стране, где мало настоящих мужчин! Но в итоге традиционная любовь побеждает нетрадиционную. И в этом есть высшая справедливость.
«Не кончается синее море» – чтение не на один раз. Это психологическая энциклопедия любви. Книга духовного восхождения. А ещё это «роман в романе». Виктор Гриднев – писатель, который пишет роман о своей любви. В книге есть даже «литературоведение» – герои обмениваются мыслями о прочитанной классике. Вот, например: «Некомпетентность и инфантилизм Ромео становятся причиной смерти Джульетты». Бажанову удалось создать полифонный роман. Книга учит не ставить крест ни на самом себе, ни на другом человеке. Даже тогда, когда всё на свете ополчилось против тебя.
Олег Бажанов – самобытная личность. Лирик по своей душевной сути, в каком бы жанре он ни выступал. Жизнь его персонажей полна надежд, упований, таинственных соответствий, света и добра. Герой произведений Бажанова – романтик с предчувствием Встречи. Бажанов известен и своими историческими романами. Тщательно работая с архивами, он открывает неизвестные пласты русской истории. А ещё он автор-исполнитель своих песен. Прозаик и бард – редко встретишь такое необычное сочетание талантов. А ведь он ещё – ветеран одной из локальных войн. А ещё Бажанов, как и Сент-Экзюпери, в прошлом лётчик. Из богатства жизненного опыта и рождаются его незаурядные произведения.
ПИРАМИДА, УПАВШАЯ НА КОЛЕНИ
(Олег Никоф, Кардиограмма молитвы. Верлибры. Серия TEXTUM&RANEUM. – Киев, Друкарский двор Олега Фёдорова, 2019. – 168 с.)
На мой взгляд, ось русского лиризма избыточно накренена в сторону рифмованных стихотворений. И происходит это по вполне объективной причине: отсутствию среди классиков русской поэзии выдающихся верлибристов. Верлибр – истов, но классиков масштаба Уитмена или Сен-Жон Перса у нас никогда не было. «Александрийские песни» Кузмина нисколько не убеждают поэтическое сообщество в том, что это перспективное направление для творчества.Тем не менее, мне всегда интересно наблюдать за опытами в неклассических жанрах русской поэзии. С книгой Олега Никофа, которая первоначально называлась «Герменевтика», произошла удивительная метаморфоза. Книга стала разрастаться лингвистически, превратившись сначала в билингву, а затем и в триязычие. Славянский вариант: русский, украинский и белорусский языки. Потом подключились художники, и всё обросло иллюстративным рядом. Изменение качества привело к потере прежнего имени: «Герменевтика» превратилась в «Кардиограмму молитвы»: «Пальцы мои / Вывели на бумаге / Кардиограмму молитвы». Новая книга Никофа представляет собой философские верлибры символистского толка. Верлибры Олега приятно порадовали меня густотой письма и качеством изложения. «Кардиограмма» – книга самопознания: автор задаёт себе «неудобные» вопросы, пытается на них ответить, ищет в душе гармонию.
Виляя
Маленькими хвостами
Головастики
Человеческих мыслей
Быстрее света
Устремляются
В аквариум вечности и
Косяками кармы
Передразнивают
Своё предыдущее Я
Немым вопросом:
Зачем ты пытаешься
Заглянуть в будущее
Предвосхищая
Ещё незаслуженную
Боль?
Олег Никоф пишет короткими строками, словно бы высекая статую из мрамора. Причём, в отличие от многих верлибристов, отказавшихся от прописной буквы в начале каждой строки, он, наоборот, «частит» именно большими, заглавными буквами.
Я видел вечность
Бездомный старик
Сидел на фанерном ящике
И глядя
На сломанные часы
Себя совмещал
С минутной стрелкой
Мы видим, что в самой короткой форме стихи Никофа близки к хокку и танкам, кратким изречениям Николая Рериха и Рабиндраната Тагора. Но ведь можно не замыкать пространство стиха несколькими строчками! Удлинившись, «восток» неожиданно становится «западом», приноравливаясь к европейской традиции верлибра.
Память
Удачная попытка природы
Обмануть время
Когда даже вкус карамели
Тождествен любви
Стихи Олега – как часто бывает, ещё и самотерапия. В «Кардиограмме молитвы» автор даёт целую психологическую энциклопедию состояний души человека. Главные темы – становление личности через страдание, духовный рост через усекновение хвоста из прошлой жизни. Прежняя жизнь, по мере «взросления», неожиданно становится рудиментом, и это причиняет человеку боль.
Пытаясь влиять на реальность
Сдвигаю
Угрожающе
Надбровные дуги страданий
Боль разметав
В разводе
Стремящихся
Упасть безвольно рук
Угол стремления пасть
У каждой руки
Произвольный
И от этого я кажусь восходящим
На эшафот
Начала разумной жизни
Неандертальцем
Который придя к жилищу
Безмолвно взирает
На след бушевавшей стихии
Почему же «молитва» раньше, в прошлой жизни, была «герменевтикой»? Изначально герменевт – это толкователь текстов. Поэт толкует самого себя, как некий Текст. В душе накапливается много такого, что хочется навсегда спрятать в своём сердце. Но как с этим жить? Как вынести давление изнутри? Поэту приходит подсказка: спрятанное в себе нужно выпустить! Молитва – первый шаг к освобождению. Это превращение внутреннего монолога в диалог с Богом. Молитва, сохраняя черты герметичности, одновременно «развязывает гордиев узел», даёт выход наболевшему. Символично даже само изменение названия книги. Но и новое название заставляет читателя задуматься. Человеческое – кардиограмма – обручается с божественным (молитвой) в мистическом порыве. Такой стиль письма внутренне раскрепощает.
Отец, дочь и мать –
Любовались израненным
Сфинксом
И рикошеты их мыслей
Оставили новые раны
На теле уставшего камня
Тысячи лет
Он не позволял себе
Откровения
С неразумными лилипутами
Им оставляя самим
Догадаться
Что пирамида
Упавшая на колени
Одной из своих граней
Всегда устремляет
Вершину свою
В бесконечность
Существует непоколебимое величие во времени. Даже если перевернуть или опрокинуть пирамиду, её визуальная мощь нисколько не пострадает. Об этом и говорит в своём стихотворении Олег Никоф. Многие его стихи представляет собой развёрнутую метафору. «Пирамида, упавшая на колени» – яркий образ. Он запоминается читателям сразу и надолго. Интересны и другие стихи Олега.
Осколок гранита
Упал
На зеркало
Самообмана
И серебряные сабли
Вдруг разбежались
От эпицентра обиды
Каждая жалом
Отточенным
Соприкасаясь с обидой
Каждая правду
Свою
Осколочную отражая
Вот и с тобою
Мы не успели
Закрыться
От камешка непониманья
Терпеньем
Конфликт между инь и ян провоцирует героя стихотворений Олега Никофа на философские открытия. Поэзия служит своеобразным мостиком между личной драмой поэта и обретённой философией. «Кардиограмма молитвы» – книга хорошо организованная. Как я уже говорил, изначально она разделена на русский, украинский и белорусский разделы. У каждого раздела есть свой художник и свой переводчик. Перевод текстов Никофа на украинский осуществила Надежда Черноморец. На белорусский язык стихи перевела Ирина Мацкевич. Проиллюстрировали книгу Артём Сенчило и Наталья Алымова. Но у книги есть и вертикальная драматургия. Существует ещё и духовная соотнесённость того или иного текста с более широкими, обобщающими понятиями. Эти понятия соответствуют разным фазам внутренней жизни. Вот некоторые такие «метки»: «Гармония», «Одиночество», «Бесконечность», «Непонимание», «Свет», «Возвращение», «Счастье». В этом есть соотнесённость с эзотерической литературой. Хотя одновременно существует риск сузить смысл стихов таким объединяющим понятием. Как говорится, это палка о двух концах. Хочу поздравить Олега Никофа с интересной книгой. Мне кажется, именно в верлибрах его талант проявляется наиболее ярко и оригинально.
«ОБЫДЕННОСТЬ ПРЕОБРАЖАЯ В СЛОВО…»
(Ирина Денисова, Стихопричастное. – М., У Никитских ворот, 2021. – 116 с.)
Новая книга Ирины Денисовой подтверждает её духовный и человеческий рост. Она говорит о самом важном: о ценности жизни, о невозвратности прожитого мгновения. Её тяготит обыденность, она – романтик, который, вслушиваясь и всматриваясь в мир, ищет на земле волшебство.
Я шла по улице, и лаяли собаки,
И ветки прикасались к голове.
И снова жизнь мне подавала знаки,
Рассыпанные в небе и траве.
Поэзия – повсюду, надо только пристальнее всмотреться в окружающий мир. У Ирины Денисовой – тёплый лирический дар. Иногда ей, на мой взгляд, не хватает «школы» – умения зряче, дотошно работать над своими строчками. Но она старается компенсировать это своими сильными сторонами: искренностью и, в широком смысле слова, культурой. Стихи ведь тоже «творят» человека: делают его лучше и чище.
Стихотворенья, словно облака,
Опустятся на плечи. И туманом
Являются к тебе издалека
Таинственным прозрачным караваном.
…Тебя проймут до мозга, до костей,
Обнимут крепче преданного друга,
И ты замрёшь в предчувствии вестей,
Как будто поле в ожиданьи плуга.
Раньше многие наши писатели хорошо знали латынь и древнегреческий. Это было само собой разумеющееся. Древние языки изучали в школе. Меня поразило, что Ирина Денисова любит латынь! В начале каждого раздела книги у неё идут латинские изречения. Например, вот это: «VERBA VOLANT, SCRIPTA MANENT» (Слова улетают, написанное остаётся). Русским эквивалентом может быть пословица «Что написано пером, не вырубишь топором». А дальше у Денисовой идёт ещё и древнегреческий язык: «Молчание – начало всех начал. / Всегда беззвучен христианский ихтис. / Господь тебе молчание послал, / И не слышна работа белой кисти». Ихтис – это символическая рыба в христианстве. Одной этой детали достаточно, чтобы понять: перед нами стихи человека верующего. Что ещё важно знать о творчестве Ирины Денисовой? Она коренная москвичка и патриот своего города. Всё это находит отражение и в стихах. Божедомка, Плющиха, Васильевский спуск, улица Молчанова, Новая Слобода (Новослободская) опоэтизированы в книге Ирины. Порой в её стихах появляется парадоксальное мышление («Стареть не страшно. Страшно не стареть»). Нестареющий Дориан Грей производит среди пожилых сверстников дьявольское впечатление. Ирина Денисова пишет высоким штилем. Но так же говорит она и в повседневной жизни. В этом плане автор и лирическая героиня стихов – едины. Ирина ведёт в Лермонтовке музыкально-поэтический просветительский салон «Velum», и здесь мы тоже видим латинский след. «Velum» – это парус. Помните, «а он, мятежный, жаждет бури, как будто в бурях есть покой». Денисова – человек «ахматовского» склада. Ей свойственны стиль, бесстрашие и интеллигентность.
Из старого муранского стекла
Я бусы нанижу, как дни, на нитку.
Подумаю о том, что жизнь светла,
Подобна втайне золотому слитку.
…И, ожерелье положив на стол,
Полюбовавшись на творенье снова,
Постигну: этот миг не зря пришёл,
Обыденность преображая в слово.
«Стихопричастное» – название интересное и нестандартное. Причастие – это ведь и часть речи, и церковное таинство. Хотя, мне кажется, ещё интереснее было бы назвать книгу «Стихопричастная». Но у Ирины в стихах прослеживается желание абстрагироваться от чисто «женского». Если говорить о её мировоззрении, Ирина верит, что мир спасёт умение видеть красоту. В какой-то степени она наследует традицию символизма. У неё – «бокал, листок и роза на столе». Среди близких ей современных поэтов Денисова выделяет Ольгу Олгерт.
Укрывшись бабушкиным пледом
И взяв искрящийся бокал,
Забудешь всё: невзгоды, беды,
Придёшь к началу всех начал.
Хоть за окном то дождь, то слякоть,
И снова снег сошёл в поля,
Горяч пирог, и пахнет мякоть,
Святою кажется земля.
Образ идёт у Денисовой через зрение и слух. Ей хорошо удаётся пейзажная лирика: «Сколько мне осталось этих зим? / Сколько мне осталось дней морозных? / Путь снежинок неисповедим – / На щеках оставят след свой слёзный». Одна из главных тем стихов Ирины – переформатирование собственной судьбы. Извлечение уроков из опыта прошлых лет. Счастливое умение! Ирина во всём старается искать позитив. Становиться лучше – замечательная цель в жизни. Она не зависит от сопутствующих обстоятельств.
Дни идут. И стискивают стрелки
Те часы, что Богом мне даны.
То, что было крупным – стало мелким.
Что ничтожным – ныне знак судьбы.
Сутки прочь. Мелькают светотени,
Становясь всё мельче и бледней.
Будто их какой-то скорбный гений
Поднял с затонувших кораблей.
Маятник всё медленнее ходит,
Замыкая жизни полный круг.
И меня печальней, тише водит
Кукловод, не покладая рук.
И дышать становится труднее,
И летать уже невмоготу!..
Но живу счастливей и мудрее,
Удалив из будней суету.
«УВИДЕТЬ В ПОДЛИННИКЕ РОССИЮ…»
(Валерий Прокошин, Тяжелей чернозёма. Стихи. Составление и предисловие Андрея Коровина. – М., ArsisBooks, 2019. – 168 с.)
Собранная Андреем Коровиным книга стихотворений Валерия Прокошина производит сильнейшее впечатление. Мы уже почти отвыкли от такого сочетания поэтической мощи, техники и содержания, от предельной боли, преобразованной в поэзию. Я, конечно, знал, что Прокошин – поэт классный. И даже написал на его крымские стихи песню. Но что поэт он настолько потрясающий, «по гамбургскому счёту» – явилось для меня откровением. И в этом, конечно, огромная заслуга составителя, Андрея Коровина, который правильно, логически последовательно скомпоновал эту книгу. Уровень поэзии вызывает, в хорошем смысле слова, шок. Несмотря на дух тяжести, стихи Прокошина целебны. Убогая провинциальная жизнь превращена поэтом в чудо бытия. Не хочется бежать впереди паровоза, но, на мой взгляд, многие из стихов Валерия – уже классика.
По Ленинграду… граду… аду,
Ногами загребая снег,
Как окровавленную вату,
Повешенный шёл человек.
Чужой закат пылал над городом,
И пеплом наполнялся след.
И жутко кожу жгло за воротом
Рубахи. Боже, восемь лет.
Тогда ещё никто на свете
Не понимал, в каком бреду
Его приговорили к смерти
Уже в семнадцатом году.
Со всеми братьями и сёстрами
Прощаясь и, почти незрим,
Он шаг за шагом жизнь навёрстывал,
Но прошлое ползло за ним.
Какую страшную награду
Ему всучил позорный век:
По Ленинграду… граду… аду
Повешенный шёл человек.
Он долго шёл бы по заснеженной
Стране – без мер, стране – без вер,
Но этот человек повешенный
Зашёл зачем-то в «Англетер».
Потрясающие стихи! Я не совсем разделяю эти мысли о судьбе Есенина. На мой взгляд, он всё равно бы погиб, при белых ли, при красных, при царе ли. Не может Ван Гог дожить до глубокой старости, по самой природе своей души. Но сила прокошинского художественного слова так велика, что, когда я читаю эти строки, я верю, вместе с автором, что именно большевики и ЧК погубили великого русского поэта. Прокошин верно передаёт главное: обречённость поэта на гибель. Конечно, в этом стихотворении очень сильна эмоциональная составляющая. Однако обратите внимание на мастерство автора. В первой и третьей строке каждого катрена он чередует женские рифмы с дактилическими, и это дополнительно передаёт ощущение тяжело бредущего человека. Особенно остро Валерий реагирует на несправедливости, происходящие с поэтами.
ёлки московские
послевоенные
волки тамбовские
обыкновенные
то ли турусами
то ли колёсами
вместе с тарусами
за папиросами
герцеговинами
нет не мессиями
просто маринами
с анастасиями
серые здания
вырваны клочьями
воспоминания
всхлипами волчьими
вместо сусанина
новые лабухи
церковь сусальная
возле елабуги
птичьими криками
облако низкое
кладбище дикое
общероссийское
сгинули в босхе и
в заросли сорные
волки тамбовские
волки позорные
Мы видим, насколько стилистически разнообразны его тексты. И название книги – «Тяжелей чернозёма» – очень хорошее. Но у Прокошина есть в изобилии не только тяжесть, но и нежность. Помните, у Мандельштама: «Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…». В книге много любовной лирики, написанной страстно и призывно. Поэт любил и был любим.
Волны лижут песок, словно шепчут: «I Lo-o-ove you…» и «So-o-orri…»
Мы с тобой возле самого-самого Чёрного моря.
Ялта, Сочи, Гурзуф, Коктебель… здесь кончается лето,
И качается вечер, как вечность, на краешке света.
Мы на ощупь находим друг друга, мы первые с краю,
Мы срастаемся кожей – и море уносит нас к раю.
Путешествие вдаль, там, где волк догоняет собаку:
– Ты куда? – Я домой. – Я с тобою. – Куда? – На Итаку.
Я не знаю, чем кончится наше с тобой двоеборье
В эту ночь возле самого чёрного-чёрного моря.
Губы шепчут: «Люблю…» и «Прости…». Здесь кончается Лета,
И качается чайка, как ангел, на краешке света.
Книгу Валерия Прокошина можно читать бесконечно, начиная с любой страницы. Хайку, хокку, танкетки Прокошина, включённые в книгу, дают нам представление о масштабности творческих поисков мастера. «Бой часов с вечностью», «без секса как без рук», «в раю бес попутал», «лягушек пруд пруди» и другие миниатюры говорят ещё и о том, что у Валерия было хорошее чувство юмора. Но, как мне кажется, убедительнее всего стихи Прокошина существуют в звукописи. Он – яркий последователь Мандельштама, причём не только в эстетике, но и в оппозиционности существующей власти. Это была чисто стихотворная оппозиционность. Мне трудно представить себе поэта митингующим на площади. Из наших современников Валерию очень нравились стихи Александра Кабанова. Прокошин жил и умер верующим человеком. Не зря бабушка огородами водила мальчика в церковь. Поэт убеждён в единстве всего Божьего мира.
Мне с печалью земной не сладить,
Но на краешке бытия
Бог одною рукою гладит
Человека и муравья.
В посмертной книге Прокошина – много стихов о детстве и отрочестве. Они детальны, лиричны и цельны по впечатлениям. Вот мальчик наблюдает за выходящими из речки голыми влюблёнными. Вот бабушка выводит его огородами из церкви, чтобы никто не настучал в партком. Вот стихи о его детских влюблённостях. Вот он, четырнадцатилетний, смотрит кино, и «титры ползут муравьями на юг». У Валерия был редкий дар – говорить не отдельными строчками, а всем стихотворением. По моим ощущениям, его детство было не таким уж бедовым. Он с удовольствием заныривает ретроспективно в эти ранние годы. Поэтическое восприятие мира нивелировало всё плохое. Душа поэта перенастраивалась на тонкие энергии. Он всей кожей чувствовал, что его место – там, в русской глубинке.
Провинция – убогие места:
Тысячелетье варварства и чуда.
– Кто здесь живёт?
– Наверное, Иуда.
Сады… церквушка… кладбище…
Верста.
Провинция – библейские места:
Здесь век пройдёт, пока воскреснет слово.
Сады… церквушка… кладбище… Голгофа.
– Кого распяли?
– Кажется, Христа.
Тем не менее, поэт считал свою провинцию «подлинником России» и не хотел её покидать. И даже призывал других творческих людей тоже ехать в глубинку:
Приезжай из горьких своих столиц,
чтоб увидеть в подлиннике Россию.
Я вчера приручил трёх певчих птиц –
Ариадну, Анну, Анастасию.
Поэт рано познал нищету и неустроенность быта. Но, если обобщать – это типичная «нестоличная» жизнь. Вот, скажем, у Виталия Кальпиди тоже от пьянства и наркотиков умерли многие одноклассники и друзья. Прокошин, как и Кальпиди – тоже «поэт-дикоросс», по выражению Юрия Беликова. Состоявшийся вопреки всему.
Лирика Прокошина исповедальна. Но не только. Он – боец. Он человек, который не боится выйти один против целого мира. Когда я читаю Прокошина, буквально на уровне инстинкта ощущаю разность между ним и мною. Я вырос в благополучной семье, и, конечно, не знаю и десятой доли того, через что довелось пройти Валерию. Стихи у Прокошина достаточно жёсткие, но обычно «в рамках правил». Только изредка в его стихах прорываются не совсем цензурные слова. Вот что мне запомнилось и понравилось: «С красным допингом в сердце, не в силах на месте стоять, / По кремлёвской панели прошлась олимпийская блядь». Как будто вчера написано! А ведь поэт пять лет не дожил до скандалов в области спорта, инспирированных беглым химиком Родченковым!
Подытожу. Разностороннее творчество Валерия нуждается в пристальном и глубоком изучении. Хочется, чтобы томик Прокошина был в каждом культурном доме, наряду с Пушкиным и другими нашими большими поэтами.
Косарями пастбища прокошены,
И душой до срока опыт нажит.
Горький стих Валерия Прокошина
Русскую поэзию пропашет.
Опубликовано в Южное сияние №1, 2021
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!