БАБА
Памяти тётки Дарьи
Тусклое солнце над русской равниной,
Поезд скрывается в снежной пыли,
Как заведённая, в чёрной рванине
Баба кувалдой гвоздит костыли.
Ватник её в домотканых заплатах,
Чуни, как гири, на тонких ногах.
Доля советская, волюшка сладкая
Родичей вывезли, сплавили семьи,
Как и куда? И подумать не смей.
Канули в рямы, легли в посуземье,
В волнах укрыл ли седой Енисей?..
Чуни для девки — весомее срама,
Пашет, да так, что парням не чета.
Сколько похвальных ей выдали грамот,
Даже не может сама сосчитать.
Горняя горница не привечает,
Веретено по ночам не шумит,
Ветер насельников тени качает,
Всех задевая, Россию штормит.
С горькою долей смириться готова,
Что не увидит ни мать, ни сестру.
Слёзы застыли на шпалах кондовых,
Вздох её слышен вокруг за версту.
Та же «аптека», «столыпин», жандармы,
Жёлто-зелёный вагонов окрас,
Что нуворишам досталась задаром,
Всё без стесненья идёт напоказ.
Годы бегут, пролетают составы,
Смог оседает на землю густой,
Спину согнуло, и ноют суставы,
Бают, что вляпались в новый застой.
Вот оттого ей сегодня несладко:
Взор затуманен, под сердцем саднит.
Баушка, девка, молодка, солдатка
Вёшкой на рельсах отчизны стоит.
ВО ГЛУБИНЕ
Силясь выкрошить в поле столбы,
Жалят путника белые осы,
Наметая до самой трубы
Снеговые заносы.
Под заносами, на глубине
Полусгнившей холодной пещеры,
Как в кино на щербатой стене,
Доживают российские дщери.
Сытым зверем в утробе урчит
Несварение от затирухи.
До весны экономить харчи
В эту зиму придётся старухе.
Может, голод её пощадит,
До весны обойдёт лихоманка?
В русской печке полено чадит,
Остывает лежанка…
ЖДАНКИ
Полине, Александре, Елене — жительницам
деревни Алдабаевка Ливенского района
Орловской области, землячкам великих
Ивана Тургенева да Ивана Бунина
Ни погребальных песен, ни весёлых,
И свадебных давно здесь не поют,
Двужильные живут старухи в сёлах,
Как будто дни-поковочки куют.
Почти на всех подворьях по подкове,
Где на воротах, где и на крыльце.
Так долго ждали счастья, хоть какого,
Что жданки прикипели на лице.
Пока с войны своих залёток ждали
(кто соколов, кто дролей, кто мужей),
Поразбитней бабёнки нарожали,
Теперь они прабабушки уже.
А после дружно в город укатили
За сыновьями вслед и дочерьми.
Вы ж — сеяли, косили, молотили,
Страну кормили, а теперь — ничьи.
Во всякий час вам ветрено и голо,
Закат давно малиновый потух,
Лишь под застрехой ветер воет соло,
Да новый день пророчит вам петух.
К чему ходить на торную дорогу? —
Там с погремушкой бродит чья-то смерть.
Живите долго, раз угодно Богу
Вас в палестинах этих лицезреть.
БУХТА НОВИК
На дне морском останки ржавых кораблей,
шпангоуты скрипят и догнивают днища,
не ведая стыда, когорты рыбарей
давно себе не добывают пищи,
добром не вспоминают о гнилых дровах,
об угле каменном, насквозь промёрзших глыбах,
не спорят только о Курильских островах,
считая их за пойманную рыбу,
на позолоченный, как серп, кривой крючок,
с которого уже до смерти не сорваться,
сиди себе, мычи, счастливый дурачок,
зачем тебе комолому бодаться?
Не ведая, куда стремительно течёт
вода, счастливые часов не наблюдают,
их лица ветер крупным наждаком сечёт,
шагреневая кожа усыхает.
Кто крепкий пьёт чифир, кто жидкие чаи,
кто бродит по Светланской, Алеутской,
здесь хаживал казак сибирский, Ачаир * ,
чтоб навсегда Босфор запомнить Русский.
Чтоб больше никогда его не посмотреть,
ни сердцем ощутить, ни глазом не увидеть
и, Воркуту пройдя, в Сибири умереть,
не смея словом родину обидеть.
ЧЁРНОЕ И ЖЁЛТОЕ
Я сошью себе чёрные штаны
из бархата голоса моего,
жёлтую кофту из трёх аршин заката.
Владимир Маяковский
Не стоит уверять, что жизнь нас за нос водит,
что где-то на югах вовсю цветёт урюк,
всё заново течёт, бушует, колобродит,
кисть пробует свою какой-нибудь Бурлюк.
Рисуя небеса из трёх аршин заката,
не выпрыгнуть тебе из бархатных штанов
и не переписать этюд тебе за брата,
поскольку ты в плену цветных полутонов:
цвет жёлтый — не в чести, кармин преобладает
и чёрный — цвет земли, и красный — октября,
где дети черепа по улице катают ** ,
в чью пользу счёт пошёл, — пока не говорят…
Без устали и лени, знай себе, катают —
от хладных вод Невы до грозных стен Китая.
НАДЕЖДА
Водой залит овраг. На еле слышный шорох.
Как дробью по кустам, тревожный крик ворон,
Чуть брагой отдаёт листвы подгнивший ворох,
Да нарастает голых сучьев перезвон.
Спускается туман в широкую лощину,
И скоро горизонт сомкнёт со всех сторон,
Когда же обдерут последнюю лещину,
Умолкнет юный смех, деревьев тяжкий стон.
В покинутых полях не сыплет с неба манна.
Соединяя жизнь чудесною иглой,
Подобно маяку сквозь пелену тумана,
Спасительный огонь соперничает с мглой.
Пока до холодов есть две иль три недели,
А перелётных птиц печаль не так остра,
Надежда остаётся даже в бренном теле,
Душа спешит на свет, идущий от костра.
НЕСЛЫШНОЕ ПАДЕНИЕ ЛИСТА
По-видимому, нас не переделать,
Нам не доступно злое ремесло,
Небесные, иные ждут пределы…
Смотри, листок по ветру понесло.
И сразу мысль ожгла меня крапивой,
Цинично, может, как-то прозвучит:
Сдаётся наша молодость в архивы,
И больше нам её не получить.
С очередной потерей адресата
Легчайшей тенью промелькнёт досада.
И в этом мудрость? Нет, скорее старость,
Всё реже открываются уста…
Смотреть и слушать, видимо, осталось
Неслышное падение листа.
ВЕСЕННЕЕ
По городу снуют красивые трамваи,
Прохожих веселя, мелодии поют,
На них из-под небес слетают ветры мая,
А молнии и гром в их честь дают салют.
А следом вешний дождь дробит тугие слитки
Оставшейся с зимы бесформенной дресвы,
И наперегонки, спеша, ползут улитки
По естеству земли и бархату листвы.
Ушла гроза. Светло. Как христиане в прорубь,
Ликующий взмывает в небо белый голубь.
Из-под бетонных плит и проволочных вервий,
Отряхиваясь от циклического сна,
Ползут на свет жуки и дождевые черви,
Тревожит чуткий слух мышиная возня.
ОСЕННЕЕ
За городской чертой солдатских туалетов,
Расхристанных руин, казарменных скульптур
Сентябрь раздаёт цветные эполеты
И приглашает всех на свой минорный тур.
От пустоты лесов нагретый воздух выстыл,
Шаги людей слышны за сотую версту,
И ветер в вышине, как чей-то слабый выстрел,
Сметает на тропу последнюю листву.
Нет в кронах светлых лип крикливых постояльцев,
А что остались, то легко сочтёшь на пальцах.
В прозрачном роднике рубиновые листья
Бесформенным рисунком на песке лежат,
И всё же явный гром, а не далёкий выстрел
Пугает в небесах ватажку жеребят.
ОБЛАКОВ ПАРУСА
На арбузном ядре примостилась оса,
Темперамент её не похож на колибри.
Проплывают в реке облаков паруса,
Чуть коснёшься рукой, ощущение — влипли.
Остаёмся служить деревянной барже,
Никуда ни на шаг от жука-древоточца.
Мы по кругу бредём на короткой вожже,
Корм подножный жуём, воду пьём из болотца.
Обречённо ругаясь, отнюдь не со зла,
Комарьё разгоняем обломком весла.
Зелень ряски цедим. На щербатых зубах
Головастиков юрких хвосты остаются,
И всё больше тоска оседает в зобах,
Паутиной стрекозы над остовом вьются.
НЕВИДИМАЯ КРАСОТА
Картофельной ботвы дымят останки,
К земле струится невесомый стяг,
И, миновав дремотный полустанок,
В село крадётся серый холостяк.
Тяжёлые поскрипывают спицы,
Колёсный дёготь зверю в ноздри бьёт
Кобылу пожалев, седой возница
С телегой рядом медленно идёт.
Осенний день, до одури погожий
Ремённые ослабевают вожжи.
О чём таком мечтается заветном
И видится за сотую версту?
Иль чует сердце в окоёме светлом
Невидимую миру красоту?..
* Поэт-эмигрант.
** Во время строительства домов (на месте лагерной пересылки 30-х годов) дети
нашли человеческие останки. Из черепов сделали шайбы, а из берцовых костей
клюшки.
Опубликовано в Паровозъ №7, 2018
Lit-Web – удобно, доступно, качественно!